Глазами клоуна. Бильярд в половине десятого. Генрих Бёлль

по какому адресу вы их пересылали?

      – Не знаю, – сказала она, – пересылал муж.

      – Но он ведь знал, по какому адресу посылать эти письма?

      – Вы меня допрашиваете?

      – О нет, – сказал я кротко, – нет, нет, я только осмелился подумать, что имею право узнать, что случилось с моими письмами.

      – Которые вы, не спросясь, посылали на наш адрес.

      – Милая госпожа Фредебойль, – сказал я, – пожалуйста, отнеситесь ко мне по-человечески.

      Она засмеялась тихо, но так, что мне было слышно, и ничего не сказала.

      – Я хочу сказать, что есть область, в которой люди, хотя бы из идейных соображений, становятся человечнее.

      – Значит, по-вашему, я до сих пор вела себя бесчеловечно?

      – Да, – сказал я.

      Она опять засмеялась, очень робко, но все же слышно.

      – Меня ужасно огорчает вся эта история, – сказала она наконец, – и больше я ничего сказать не могу. Вы всех нас страшно разочаровали.

      – Как клоун? – спросил я.

      – И это тоже, – сказала она, – но не только.

      – Вашего мужа, наверно, нет дома?

      – Нет, – сказала она, – он приедет только через два дня. Он ведет предвыборную кампанию в Айфеле.

      – Что? – крикнул я. Это было что-то новое. – Надеюсь, хоть не за ХДС?

      – А почему бы и нет? – сказала она таким тоном, что я понял: ей хочется повесить трубку.

      – Ну что ж, – сказал я, – не слишком большое будет требование, если я попрошу вас переслать мои письма в Бонн?

      – Куда?

      – В Бонн, сюда, по моему здешнему адресу.

      – Как, вы в Бонне? – спросила она.

      И мне показалось, что она чуть не сказала: «Ох, Боже мой!»

      – До свидания, – сказал я, – спасибо за столь гуманное отношение.

      Мне было жаль, что я так на нее рассердился, но больше я не мог. Я вышел на кухню, взял коньяк из холодильника, отпил большой глоток. Ничего не помогло, я глотнул еще раз – все равно не помогло. Меньше всего я ожидал, что госпожа Фредебойль так со мной разделается. Я был готов услышать длинную проповедь о святости брака, с упреками за мое отношение к Мари: у нее вся эта догматика выходила вполне мило и даже логично, но раньше, когда я бывал в Бонне и звонил ей, она только шутливо приглашала меня помочь ей на кухне и в детской. Должно быть, я в ней ошибся, а может быть, она опять забеременела и была в плохом настроении. У меня не хватило духу позвонить ей еще раз и попробовать выпытать, что с ней такое. Она всегда так мило относилась ко мне. Можно было объяснить ее поведение только тем, что Фредебойль, наверно, дал ей «строжайшие указания» отшить меня. Я часто замечал, что жены доходят в своей преданности мужьям до полного идиотизма. Госпожа Фредебойль, конечно, была еще слишком молода, чтобы понять, как больно меня задела ее неестественная холодность, и, уж безусловно, нельзя было от нее требовать, чтобы она поняла, какой оппортунист и болтун ее Фредебойль – только и думает любой ценой сделать карьеру и, наверно, отрекся бы от родной бабки,