Шпана на вес золота. Валерий Шарапов

бы понятно, – констатировала Сергеевна, выходя из кустов и вытирая платком руки. Достав блокнот, она осмотрелась, начертила схему и нанесла какие-то крестики-нолики, – а это вот не Введенской дом?

      – Ее.

      – Так вот почему вы тут прячетесь. Лично я – всё, а вы, Сергей Павлович, остаетесь?

      – Нет, нечего мне тут делать, – решительно заявил он. – А позволь узнать, Сергеевна, чего это ты тут делала? – как бы мимоходом спросил Акимов. – Чертила карту острова сокровищ?

      – Что-то наподобие того, – улыбнулась девушка, – просто проверяла одну версию…

      – Что за версия?

      – Да я пока толком и сказать-то не смогу, – уклончиво ответила она, – а знаете, что я сегодня видела?

      «Жучка аль ероплан?» – чуть не брякнул Сергей, уж так сияли и горели воодушевлением ее чистые глазенки.

      – Видите ли, сегодня товарищ Остапчук одного деда выловил, любопытный такой дед, скрюченный, здоровенный, один глаз заплыл, бородища – во! А разговаривает – ну просто Лука, человечный старик.

      – Это кто еще? – не сразу уловил Акимов.

      – Горький, «На дне», – охотно пояснила Сергеевна. – Ходил там такой шарлатан гуманности, лукавый успокоитель страждущих. Не это важно. У него вообще-то сто первый километр, прописка в Александрове, а он тут ошивается, да еще по несколько дней.

      Акимов насторожился. Черепушки непонятные – это не факт, а вот нарушение режима – уже что-то – статья и палочка в отчетности:

      – У кого?

      – То-то и оно, что у Введенской.

      – С чего вдруг? Родичи?

      – Он утверждает, что отец.

      – А по документам?

      – И по документам: Лука Ильич Введенский, одна тысяча восемьсот семьдесят девятого года рождения…

      – А она?

      – И она то же говорит – папенька, мол.

      – И что? Оно, конечно, нарушение. Но все-таки, если по-людски…

      – Ничего, – пожала плечами практикантка, – непонятно, с чего это она папенькой обзавелась, ведь, по официальным данным, из отдела кадров и загса, она – сиротка круглая.

      Акимов почесал затылок.

      – Ах вот оно что. Кать, но это тоже не того… мало ли, не переоформила бумаги, она же все-таки недоумок. Нередко бывает, что вырастил чужой дед. Народ-то у нас, сама знаешь, душевный.

      – Я-то ничего, – снова заявила Сергеевна, – просто удивительно, с чего у него такая любовь даже не к родной дочке, что он рискует сесть на год за нарушение режима.

      Некоторое время они шли молча, но было очевидно: что-то Катю грызет и гложет.

      – Сергеевна, – внушительно начал Акимов, – не скрипи умом в одиночку, не имей такой привычки.

      – Да вот, Сергей Палыч, понимаете ли, чемодан у него…

      – Какой чемодан? Прекращай свою дедукцию, говори толком.

      – Так я же с самого начала сказала: не знаю, в чем дело, – пояснила Катя, – чего это он с чемоданом туда-сюда катается, а в чемодане – ничего, кроме, извините, кальсон и зубной щетки. Зачем ему под такой багаж такая тара? Любит чемоданы? Почему не сидор, не вещмешок?

      – Может,