Вкус свинца. Марис Берзиньш

из кармана папиросы и закуриваю.

      – Папиросы «Единство»[25]! – кручу в руке коробку. – Единство. Так что все-таки имеется в виду – единица измерения, боевой отряд, или, может быть, нерушимое единство курильщиков всего мира? Ты, папиросина, лишь мелкая единичка.

      – Что ты сказал?

      – Да так, дурачусь. Думаю о единстве народа.

      – И до этого было хреново, а теперь и подумать страшно. Коммунисты расколют народ, разжигая взаимную ненависть. Обиженные на Улманиса, оскалив зубы и размахивая красными тряпками, уже бегают по городу. Как бы до поножовщины не дошло.

      – Не пугай.

      – Тебе нечего бояться. Чистый и невинный, как ангел, только нос в краске.

      – А тебе?

      – Знаешь, об этом я тоже думал… и придумал. Может, и не так страшен черт, как его малюют. Таких вояк, как я… да вся Латвия такая! И кому придет теперь в голову старое ворошить? Нужно успокоиться и красить себе дальше. Ты тогда верно сказал, помнишь?

      – Не-а.

      – Ну, что мы простые ремесленники… или трудовой народ. Что-то такое.

      – Да? Может, и сказал, не помню.

      – Сказал, сказал. Так что спокойно зарабатываем на хлеб и не наступаем на грабли. Пока никто не призывает к народному восстанию, остаемся на своих местах и в грызню не ввязываемся.

      – Думаешь, будет народное восстание?

      – Об этом тоже ночью думал. Мне кажется, должно быть. Не может быть, чтобы все, кто хотел бы красным дать по мордасам, вдруг испарились.

      – И ты бы пошел? Смог бы опять кого-то… – я осекся. – Прости, я не хотел.

      – Ничего, – Коля подтачивает нож для нарезания обоев. – Кто знает, может, мне именно это и нужно. Смыть старую кровь новой.

      – Погоди, Коля… разве ты сможешь краску смыть краской?

      Коля не сразу отвечает, потом делает шаг ко мне и хлопает по плечу.

      – Ты прав. Так оно и есть – вроде и гроза в тебе вскипает, а рука не поднимается! Тяжело.

      – Да… ну, поживем – увидим, что да как… будет народный бунт – хорошо, но пока мне хочется обойтись восстанием других.

      – Каких – других?

      – Ну, тех самых, – на ум приходят строчки Чака. – Когда закат увянет розой алой, и улицы во тьму уйдут опять, вооружен своей пацанской палкой, иду для сердца радостей искать…[26] Вечером увижу свою подругу. Вот так!

      – Матис, не морочь мне голову!

      – Я- что? Не обращай внимания, я так, просто дурака валяю.

      – Что теперь будет?

      – Пришла пора учить русский язык, – говорит мама. – Почитай что-нибудь, освежи знания, пригодится. Мне самой тоже придется. «Мэ» и «жэ», я так давно не говорила, ничего больше не помню. Раньше-то знала… Ах, уехали бы в Германию, ничего бы и не понадобилось… – она смотрит в сторону мужа, но Вольфганг прикидывается, что не слышит.

      Многие умеют говорить по-русски, особенно старшее поколение, еще с царских времен. Многие умели, но без надобности чужой язык забывается. В средней школе учил русский язык только год или все же два… не помню. Правда, вот Гоголя усердно

25

Слово «Vienība» в латыш, яз. имеет несколько значений: единица, единство, отряд.

26

Строки из стихотворения Александра Чака «Мои вечерние радости».