Дань для палача. Ольга Викторовна Дашкова

малышка.

      – До самой смерти?

      – До самой смерти.

      – И я тебя, до самой смерти.

      Девушка улыбается, облизывает пухлые губы, накрывая меня шелковым облаком белокурых волос. В ее голубых глазах огоньки, ласкаю руками шею, а потом начинаю ее сжимать. Она дергается от испуга, пытается вырваться. Пальцы наливаются свинцом, давлю на тонкую шею, ей нечем дышать, пытается вырваться из моей железной хватки.

      – Данил, Данил, прекрати.

      – Конечно, до самой смерти, милая. До самой, сука, твоей, тварь, смерти.

      Она хрипит, закатывает глаза, царапая грудь, оставляя на коже красные борозды.

      Резко просыпаюсь, хватаясь за грудь, именно там, где было больно во сне, но болит совсем не кожа, а все нутро. Вся моя почерневшая за столько лет душа и сердце.

      Открываю глаза, тру лицо руками. Уже светло, потолок в трещинах, видно, как частички пыли летают в воздухе. Сажусь на диване, откидывая смятую и мокрую от холодного пота простынь. Подняв с пола бутылку минералки, делаю несколько жадных глотков.

      С похмелья лишь слегка болит голова, и во рту горький и неприятный привкус. В ванной убогое зрелище. Облупившаяся краска на стенах, кое-где есть еще остаток когда-то белой кафельной плитки. Старый кран на соплях, умываюсь холодной водой, смотрю на себя в зеркало, провожу ладонью по небритой щеке.

      – Ну, доброго и свободного утра тебе, Данил Константинович.

      Квартира родителей встретила ночью пустотой и тишиной. Древняя мебель, которую я еще помню с детства, все те же шторы и ковры. Словно я попал назад, в прошлое, из будущего, которое у меня украли, закрыв на семь лет.

      Спертый запах старых вещей и пыль, вот и все, что меня встретило. Вот и все, что у меня осталось.

      Я совсем не здесь сейчас должен быть.

      Это не моя судьба и жизнь.

      Родителей давно нет, хорошо даже, что не дожили до того момента, когда мне в зале суда огласили приговор по «убойной» сто пятой статье. И дали Сафину Данилу Константиновичу, тогда еще двадцатисемилетнему здоровому мужику, семь лет заключения в колонии строгого режима за то, что я не совершал.

      За то, что я не мог совершить.

      А вот сейчас пришло время всем за все ответить и отдать то, что должны мне. Вернут то, что принадлежит мне по праву.

      Ведь Сафин никогда никому ничего не прощал и не забывал.

      А вот о нем забыли и расслабились. Суки ебаные.

      Удар в стену.

      Еще одни.

      Костяшки сбиваются в кровь, приятно ноют болью.

      Не поехал сразу к «дорогому другу», поехал домой, надо было подумать, хотя для этого было целых семь лет. А ведь у меня есть дом, свой дом, красивый, построил для любимой, что тоже оказалась тварью.

      Именно ее, ту красивую блондинку, я душил во сне регулярно, чувствуя, как она хрипит, задыхается. Как закатывает глаза, а потом я сворачиваю ей шею, слушая хруст тонких костей.

      Но та самая блондинка еще жива. Живет и радуется жизни, после того как показывала мне свои лживые слезы и лживую любовь.

      – Сука, мразь!

      В отражение треснутого