SOSеди. История с географией. Елена Кузнецова

охотно вылезают на волю, бесстыдно предлагая себя на обозрение прохожим.

      Те же проходят мимо с независимым выражением, возможно, думая о высоком. О том, что прошлое из категории бытовой перетекло в цифровую, будущее превратилось в проект потребления, а настоящее вышло из берегов и затопило все вокруг мутной волной отбросов. И мир равнодушен к этому нашествию, почти что весь, почти что целиком!

      Лишь местный сумасшедший, чернявый и рябой Андрюша Плечин устраивает порой перформансы у помоек: шаманит, кружится, кричит, грозит чумой, пророчит пришествие бледного всадника. Но никому нет дела до апокалиптических видений бедного безумца в рваной одежде и худых ботинках.

      Сердобольные знакомцы, увидевши, утешат, отвлекут, домой отведут, в недальний барак с удобствами во дворе, в каморку с железной кроватью и колченогим стулом. Остальное имущество жена забрала, когда уходила. Даже Андрюшины кисти, краски и пейзажи на картонках унесла, а он неплохим художником был, пока в психбольницу не угодил. Примостят жалельщики Плечина на скрипучее ложе, рваным одеялом прикроют, он и засыпает сразу, храпит, пускает слюни; жизнь его полна ужасов, зато сны, судя по всему, хороши.

      Но нынче так пакостно, что ради идеи на улицу не выйдешь, а прохожие они на то и прохожие, чтоб промелькнуть и исчезнуть в туманной дали. На какое-то время жизнь у помойки замирает, даже и хищники разных пород не тревожат ее зыбкий покой.

      Дача МОНО

      На углу Ломоносовской и Вяземской прячется за редким забором и тесными стволами чу́дная архитектурная химера. Немногие мезенцы видали ее вблизи, а еще более немногие знают, что это детище архифантазера Чекушева, в стародавнюю пору населившего Москву и окрестности причудливой псевдоготикой, а после (или до) сошедшего с ума. Химера – бывший особняк управляющего тонкосуконной фабрикой Ермилова, после дача Московского отдела НарОбраза, ныне коммунальное пристанище нескольких семей.

      Вычурное строение, подрастерявшее задор и моложавость в тектонических разломах времен, декларирует победу художественного воображения над здравым смыслом. Излишне угловатую фигуру массивного сруба с одной стороны завершает ступенчатая башня, с другой призматическая терраса-эркер с отдельным входом и кривой пирамидкой наверху. Окна с частым переплетом категорически разнятся размером и формами, многослойная крыша напоминает колонию древесных грибов или головной убор сумасшедшего чародея. Крылечко террасы покосилось, филенчатая дверца забита, дощатую стену украшает граффити: то ли руна судьбы, то ли иероглифический знак огня. На рубленой башне с ломаной крышей и резными консолями подслеповато щурится подштопанное картоном веерное окно. За ним мерещится пожелтевшая занавесь, но, возможно, это отсвет уходящего дня.

      Кто, кто в теремочке живет? И живет ли кто-нибудь? Или только мыши, пауки, древоточцы, воспоминания населяют этот фантом?

      – Трепыхаемся, – машут