Окно на тихую улицу. Александр Алексеев

Корбут еще немного поругал общественную систему. Его собеседник оставался по-прежнему молчаливым и равнодушным. Только усталость читалась на его лице. Глаза помутнели, он задавленно зевнул.

      – Ладно, выпьем еще по чашечке и пойдем, – сказал Корбут. – Надо все-таки что-то делать. Если нет цемента, так хоть мусор будем выносить. Но ты подумай, Саша, подумай. Может, вспомнишь кого-то из знакомых в исполкоме. Чтобы на базе взять материалы по перечислению. Сейчас я еще принесу кофейку.

      И Корбут поднялся.

      Нет, он не просто поднялся, это Соболев бы просто поднялся. Корбут сделал бесшумное изящное движение и явил на обозрение свой рост. Полы плаща словно дыханием ветра откинулись назад, и блестящий английский костюм стрелочкой вышагнул вперед. Черные итальянские туфли на мягкой платформе неслышно пересекли площадку и, вальяжно скрестившись, стали у башенного окошка.

      – Игоречек, еще, пожалуйста, два кофе! – слегка опершись ладонью на подоконник, приятным баритоном произнес Корбут. Затем вынул портмоне, извлек из него хрустящий червонец. И лишь после этого позволил себе окинуть взглядом площадку. Но даже и тут он не просто вытаращился на присутствующих, а этак прошелся взглядом выше, над головами находящейся публики, словно и не видя никого, и захватывая всех.

      Вроде и мелочь, пустяк незначительный, на который бы и места здесь тратить на стоило, а как девчонки на него посмотрели! Прямо впились в него глазами. Обе! Совершенно независимо одна от другой. Ничегошеньки при этом не сказав друг дружке! А уж если женщина в таком случае не обсуждает мужчину, значит… значит… Да что женщины! Двое молодых людей из-за шумного столика как-то непроизвольно покосились на него.

      Соболев очередной раз подавил зевоту перед тем, как вернулся оживленный Корбут.

      – Эх, Саша! – сказал Корбут с явным вдохновением. – Не знаю, но почему-то с тобой мне всегда хочется говорить о прекрасном! Хотя это не свойственно для моего грубого характера. Честное слово. Я родился и вырос там, где о красоте как-то, понимаешь ли, не совсем принято говорить.

      Соболев неожиданно перебил его:

      – И о чем же таком прекрасном тебе хотелось бы говорить?

      Корбут напрягся и улыбнулся. По выражению лица, возникшему при этом, трудно было поверить, что мысли его сейчас сопряжены с прекрасным. Однако, повертев кофейную чашку, посверлив ее взглядом, он глубокомысленно произнес:

      – Ну вот хотя бы кофе! Что может быть прекраснее чашечки кофе и хорошей сигаретки! Сидим мы тут с тобой, приятно беседуем, выпиваем чашечку…

      – Уже третью! – опять перебил его Соболев. – А у меня, когда я перепью кофе, начинается неприятная дрожь в теле. Совершенно мерзкое состояние!

      – Не, Саша, я ж тебе не за то! Ну, вот утром ты встаешь, завариваешь кофе, берешь сигаретку…

      – Правильно, – совсем уже по-свински перебил его Соболев. – Раньше, бывало, встаешь, делаешь пробежку, зарядку, принимаешь холодный душ, завтракаешь – и целый день как на пружинах, как заведенный…