Чук и Гек. Аркадий Гайдар

рвутся где-то совсем неподалёку.

      – До нас не дострелят, – ещё всхлипывая, но уже успокаивая своих друзей, сказал Колька. – Мы вон как глубоко сидим. И стены из камня, и потолок из железа. Ты… не плачь, Нюрка, и ты не плачь, Васька. Вот скоро кончат стрелять, тогда мы вылезем да и побежим.

      – Мы бы-ы… мы бы-ы-ст-ро побежим… – глотая слёзы, откликнулась Нюрка.

      – Мы как… мы как припустимся, как при… припустимся, так и сразу домой… – добавил Васька. – Мы прибежим домой и никому ничего не скажем.

      Огарок догорал. Пламя растопило последний кусочек стеарина. Фитиль упал и погас. Стало темно-темно.

      – Колька, – плаксиво прохныкала Нюрка, отыскивая в темноте его руку, – ты сиди тут, а то мне страшно.

      – Мне и самому страшно, – сознался Колька и замолчал.

      И в погребе стало тихо-тихо. Только сверху через толстые стены едва доносились заглушённые отзвуки частых разрывов, как будто бы кто-то вколачивал тяжёлые гвозди в землю гигантским молотком.

      – Колька, Васька! – опять раздался жалобный голос Нюрки. – Вы чего молчите? И так темно, а вы ещё молчите.

      – Мы не молчим, – ответил Колька. – Мы с Васькой думаем. Ты сиди и тоже думай.

      – Я вовсе и не думаю, – откликнулся Васька, – я просто так сижу.

      Он заворочался, пошарил, нащупал чью-то ногу и дёрнул за неё:

      – Это твоя нога, Нюрка?

      – Моя! – испуганно отдёргивая ногу, закричала Нюрка. – А что?!

      – А то, – сердитым голосом ответил Васька, – а то… что ты своей ногой прямо мне в корзину пхаешь и какой-то гриб раздавила.

      И как только Васька сказал про гриб, так сразу же веселей стало и Кольке, и Нюрке, и самому Ваське.

      – Давайте разговаривать, – предложил Колька, – или давайте песню споём. Ты пой, Нюрка, а мы с Васькой подпевать будем. Ты, Нюрка, будешь петь тонким голосом, я – обыкновенным, а Васька – толстым.

      – Я не умею толстым, – отказался Васька. – Это Исайка умеет, а я не умею.

      – Ну, пой тогда тоже обыкновенным. Начинай, Нюрка.

      – Да я ещё не знаю какую, – смутилась Нюрка. – Я только мамину знаю, какую она поёт.

      – Ну, пой мамину…

      Слышно было, как Нюрка шмыгнула носом. Она провела рукой по лицу, насухо вытерла остатки слёз, потом облизала губы и запела тоненьким, ещё немного прерывающимся от недавнего волнения голосом:

      Ушёл казак на войну,

      Бросил дома он жену.

      Бросил свою деточку,

      Дочку-малолеточку.

      – Ну, пойте последние слова: «Бросил свою деточку», – подсказала Нюрка.

      И когда Колька с Васькой пропели, то Нюрка ещё звонче и спокойнее продолжала:

      С той поры прошли года,

      Прошли, прокатилися,

      Все казаки по домам

      Давно воротилися.

      Только нету одного,

      Всеми позабытого,

      Казачонка моего,

      И-э-э-эх! – давно убитого…

      Нюрка