Таис Афинская. Иван Ефремов

сделала отвращающий знак Гекаты.

      Македонец посмотрел в том направлении и увидел лишь старый, заброшенный жертвенник, хотя некогда он был построен богато, с мрачной отделкой из массивного темного камня.

      – Что это, могущее напугать храбрую Таис, не боящуюся ночи, звездного неба и грозных перекрестков, где владычествует Геката?

      – Жертвенник Антэросу – богу антилюбви, страшной и жестокой ее противоположности. Если сама Афродита страшится могучего Эроса, то тем более мы, ее служительницы, боимся Антэроса. Но молчи, идем скорее отсюда.

      – Расскажи мне об Антэросе, – попросил Птолемей, когда они поднялись в мраморное сияние площадей и храмов, выше Керамика и Стои.

      – Потом! Гелиайне! – Таис подняла руку прощальным жестом, взбегая по белой лестнице храма Урании.

      Птолемей подал Таис простой кедровый ящичек, прикоснувшись к ее колену. Гетера сидела в саду, любуясь поздними бледными розами, и куталась в химатион от пронизывающего ветра. Шуршали сухие листья, будто призраки крались осторожными шагами к своим неведомым целям.

      Таис вопросительно посмотрела на македонца.

      – Мой анакалиптерион, – серьезно сказал тот, и звонкий смех был ему ответом. – Не напрасно ли ты смеешься? – сурово сказал Птолемей.

      – Почему же? Ты принес мне подарок, который супруг делает после заключения брака, снимая покров невесты. Но свой анакалиптерион ты даришь в день прощания и после того, как много раз снял с меня все покровы. Не поздно ли?

      – Пойми, афинянка или уж критянка, так и не знаю, кто ты на самом деле…

      – Не все ли равно? Или ты мечтаешь о девушке, чьи предки из эоев – Списка Женщин?

      – Как я понимаю, любая истинная критянка более древнего рода, чем все афинские прародительницы, – возразил Птолемей, – мне это вовсе неважно. Другое: я не дарил тебе ничего, и это зазорно. Но что я имею в сравнении с грудами серебра твоих поклонников? А здесь… – Птолемей опустился на пол и раскрыл ящичек на коленях у Таис. Статуэтка из слоновой кости и золота была, несомненно, очень древней; тысячелетие, не меньше, прошло с той поры, как неповторимое искусство ваятеля Крита создало этот образ участницы Тавромахии – священной и смертельно опасной игры с особой породой гигантских быков, выведенных на Крите и ныне исчезнувших.

      Таис осторожно взяла ее, погладила пальцами, восхищенно вздохнула и внезапно рассмеялась столь заразительно, что на этот раз Птолемей тоже улыбнулся.

      – Милый, эта вещь стоит ту самую груду серебра, о которой ты мечтаешь. Где добыл ты ее?

      – На войне, – коротко ответил Птолемей.

      – Что же не отдал ты ее своему другу Неарху, единственному среди вас настоящему сыну Крита?

      – Я хотел. Но Неарх сказал, что это женская вещь и мужчине приносит несчастье! Он подвержен древним суевериям своей страны. Некогда там считали, что женская богиня-мать главнее всех небожителей.

      Таис задумчиво взглянула на македонца.

      – И здесь немало