Окаменелые сердца, или Медуза Горгона. Александр Арсеньевич Осташевский

воздухом, которым он дышал, и только сейчас он почувствовал, что задыхается без него. А Эдд стоял перед ним как воплощение справедливости и высшего суда над ним, несчастным, старым вдовцом. Павел Александрович покорно склонил перед ним седую голову.

      – Давай, давай, чо расселся: бери тряпку, наливай воду и убирай все это ср… е, теперь за тебя убирать некому!! Давай, вставай!!

      Да, некому: он теперь один, один на всем белом свете. Павел Александрович встал, пошел за тряпкой и ведром с водой, опустился на колени около ног стоящего над ним Эдда, будто хотел у него прощения просить. Эдд самодовольно смотрел, как больной старик начал тереть перед ним грязный пол – почувствовал своей гордой, но «праведной» душой некоторое удовлетворение и ушел. Старика тошнило, голова отяжелела от прилития крови и болела. «Какой он хороший, правильный, а я перед ним, да и вообще, ничтожество, слабак, слушаю этого «пацана» и ничего возразить не могу, потому что он прав, – думал Павел Александрович, – но… как он со мной обращается по- хамски… но ладно: я этого заслужил.

      Было уже около полудня, а рассвет, казалось, и не наступал: за окном висело жидкое серое марево, когда Павел Александрович вымыл пол и вновь уселся в свое кресло. Ужасно мутило, голова будто трещала, разламываясь на мелкие кусочки, – страшно хотелось, необходимо было выпить. Серое марево обволакивало комнату, где они жили с женой, стены, предметы, потолок размывались этой серой, удушающей тоской: теперь без Нее, теперь без Нее, навсегда, навечно…. Где же ты, Милая, Единственная, Любимая, Любимая?! Нет Ее, только серое марево, удушающий плач, переходящий в рыдание, и слезы, окончательно застилающие этот ветхий мир перед глазами, где была Она, Та, которую он не ценил, которую любил и не знал об этом, вплоть до ее смерти.

      – Здравствуйте…. Как вы себя чувствуете?

      Из слез и тумана выросла Аня, дочь жены, весьма полная и маленькая, как пирожок с мясом, женщина лет тридцати, с растрепанными волосами и грустной улыбкой на полных губах.

      – Оклемались? Я рада. А то мы уж боялись за вас: не умерли ли и вы тоже: дыхания у вас почти не было слышно.

      – Ничего, Аня, жив, но мне очень плохо.

      – Я понимаю: вы несколько дней ничего не ели, а все пили и пили…. Я вот о чем хотела поговорить: не согласились бы вы переехать в Дом престарелых: там будет за вами уход, может, новую семью себе найдете?..

      – Да, Аня, конечно… это лучший вариант.

      – Ну вот и хорошо. Отдыхайте, высыпайтесь и больше, пожалуйста, не пейте.

      Да… а выпить-то сейчас надо, просто необходимо. Павел Александрович подошел к стенке и выдвинул ящик, где лежали их с женой деньги. Ничего. Все перешарил и перебрал – ни копейки. Что-то осталось в кошельке: на дешевое вино как будто хватит. Но, кроме кошелька в пиджаке, ничего не было: ни мобильника, ни записной книжки с адресами друзей. Остались ключи и часы на руке. Он пошел к Ане.

      – Аня, у меня деньги пропали и телефон. Когда Иру хоронили,