Колодец старого волхва. Елизавета Дворецкая

брови, по стуку сапога.

      Вот и сейчас князь Владимир видел, что его любимец признает за собой некоторую вину, и обращался к нему.

      – Чтобы Явор с тобой первый задрался – не поверю. – Князь строго покачал головой, но Дунай не тревожился, зная, что сумеет оправдаться перед своим Солнышком. – А ты что же? В поход не терпится? Кровь играет? Так пошел бы дров порубил – меньше шума, а больше толку.

      Белгородцы тревожно молчали, а киевляне негромко засмеялись – они знали, что князь не унизит своего любимца холопьей работой. Знал это и сам Дунай. Краем глаза окинув напряженные лица белгородцев, он решил, что они уже достаточно напуганы княжеской строгостью и можно ему начинать.

      – Уж прости меня, княже-Солнышко, не со зла я, а по неразумию! – покаянно кланяясь, заговорил он. – Да и драться-то я не хотел – на дороге случился. Кабы знать мне, что белгородские молодцы так горячи, я бы по стеночке пробирался.

      Он рассказывал, стараясь позабавить князя, но ничего к чести своей не приврал. Дунай вовсе не старался обвинить противника и выгородить себя, а даже брал на себя больше вины, чем было на самом деле. И все у него выходило так легко, словно ради забавы и было затеяно.

      Киевляне открыто смеялись, и белгородцы начали посмеиваться в бороды. С каждым словом Дуная лицо князя смягчалось, морщинка исчезла с его лба, на устах появилась улыбка – и словно солнце взошло в палате, разогнав тяжелые тучи досады.

      Даже Явор пару раз усмехнулся. Видя, как гладко и весело рассказывает Дунай, с каким удовольствием слушают его князь и киевляне – словно гусляра на пиру, – он удивлялся своему бывшему противнику, столь ловкому и языком, и кулаком.

      – И куда ж ты так спешил, что такого детинушку не приметил? – спросил князь у самого Явора. – Об него и не такие спотыкались! Что же у тебя за дело было, что и часа не терпело?

      Явор посмотрел ему в лицо, уже не боясь встретить взгляд потомка Дажьбога. На сердце его полегчало, гнев и обида ушли куда-то, словно муть, унесенная чистым ручьем. Осталось только горячее желание послужить князю-Солнышку, быть ему полезным.

      – С поклоном я к тебе пришел, светлый княже! – Явор поклонился сначала князю, потом тысяцкому Вышене. – И к тебе, воевода-батюшка! Речам таким гладким я не обучен, да меч в руках держать умею. Засиделся я в Белгороде. Возьми меня в поход, княже-Солнышко! Как я воеводе служил, он скажет, а как тебе послужу – сам увидишь.

      Владимир Святославич помедлил, оглядывая его рост, сложение и лицо. Даже его ближняя дружина, случалось, несла потери и нуждалась в пополнении.

      – Возьми его, княже! – сказал воевода Ратибор. – Я сего молодца с отроческих годов знаю – воин он добрый!

      – Он побратим мой, княже, – сказал его сын Ведислав, взглядом подбадривая Явора. – Я за него как за себя ручаюсь. Возьми его.

      Князь Владимир переводил взгляд с одного говорившего на другого, и ему нравились их речи. В Яворе Владимир видел крепость тела и твердость духа,