Страшные истории Сандайла. Катриона Уорд

реальность к потребностям дня. Я избрала третий путь: я киплю внутри, но снаружи – само спокойствие. Никому не посоветую.

      Из головы никак не идет мысль: мне нравится Ханна. Порой даже гораздо больше Ирвина. И конец нашей дружбы доставляет поистине физическую боль. Боль тупую. Может, даже сродни менструальной. Мне так и хочется сказать ей: Выбери меня, ты даже не догадываешься, какой он на самом деле. Похоже, что даже в таком деле, как любовная интрижка мужа, меня одолевают совсем неподобающие чувства.

      Энни аккуратно ест безе пальчиками. Она без конца следует примеру Колли, только с двойной силой. Если сестра отказалась пользоваться вилкой пару раз, то сама она теперь вообще не берет в руки столовые приборы.

      – Солнышко… – начинаю я, но тут же умолкаю.

      Пусть делает что хочет.

      – Ты что, ссоришься с папой? – спрашивает она.

      – А почему ты спрашиваешь?

      В мое сердце медленно вползает чувство вины.

      – Глядя друг на друга, вы оба темнеете и мрачнеете дальше некуда.

      Порой даже страшно, до какой степени нас понимают дети.

      – Видишь ли, взрослым ссориться полезно для здоровья, – говорю я, – вытаскивая наружу все, что накопилось внутри, чтобы и дальше оставаться друзьями.

      – А вы с папой что, друзья?

      У нее большие, как у лемура, глаза.

      – Мы с папой лучшие друзья. Так же как вы с Марией.

      Энни вертит в пальчиках кусочек безе.

      – Марии я больше не нравлюсь, – говорит она и удрученно сжимает губки, как взрослая, которую постигло большое горе, – она теперь обижает меня в школе. Мы больше с ней не обедаем вместе. Мне от этого так грустно. Даже хочется умереть.

      – Не говори так, маленькая моя, – отвечаю я, бросаясь ее обнимать.

      Я потрясена. Мария – красивая девочка с темными, шелковистыми волосами. Выглядит как куколка и всегда говорит законченными предложениями. «Спасибо, миссис Кассен, я доела пирожное». Они с Энни всегда играли степенно и тихо. Мне думалось, она станет для моей дочери идеальной подругой.

      – Вероятно, Мария сейчас переживает трудный момент, – говорю я, – знаешь, теперь у нее осталась только мама, а ту вскоре ждет развод с папой.

      Помимо своей воли я чувствую в душе зловещий, горделивый трепет. Как бы плохо все ни было, ни я, ни Ирвин ни в жизнь не заставим пройти через это детей. Потому что слишком ими дорожим. Мне стыдно за вспышку злобы на Марию, которая уязвила ранимую душу моей дочери. Я прижимаю Энни к себе и вдыхаю запах ее волос.

      По камням на дорожке скачет струя воды, смывая почерневшие, засохшие внутренности. Если бы я ждала, что эту грязь уберет Ирвин, когда вернется домой, кишки суслика валялись бы на нашей дорожке бог знает сколько времени. И кто вообще сказал, что это мужская работа? Вся эта кровь, вся вонь. Каждая хоть раз рожавшая женщина видела и похуже. Просто удивительно, как быстро мы забываем роды – боль и звук рвущейся плоти. Но это самозащита. Тело милостиво вносит свою правку,