Страшные истории Сандайла. Катриона Уорд

выискивать в детстве сходство сродни мистике. Какая кому разница, что два человека малышами любили одних и тех же мультяшных черепах? Различия гораздо важнее. Одного ребенка отец бил, другого нет. Один ребенок никак не мог научиться читать, у другого с этим все было в полном порядке. У одного ребенка родитель был серийным убийцей, а у другого нет.

      Теперь я не вмешиваюсь в такие разговоры. Память – она как петля на шее. И порой настолько сжимается вокруг, что я задыхаюсь. Никогда нельзя сказать, что ее пробудит – запах пачули, солнечный свет, женский голос, свет от костра. Собаки, высунувшие на солнце язык. Длинные загорелые ноги в рабочих шортах, ружейная смазка, душок мяса с кровью только что из холодильника, вкус баклажана и чуть подгоревшего тофу. Какой-то крохотный чувственный импульс – и вот я снова здесь, в Сандайле, гуляю в сумерках с отцом или наблюдаю, как весной, отяжелев от зимних холодов, на тропе лежит гремучая змея, прямая, как кусок водосточной трубы. Безлюдная автострада в полуденный зной, будто плывущая под солнцем, звон перил. И тучи клубящейся пыли, от которой на коже и языке остается тонкий налет песка.

      Приезжая в Сандайл, я чувствую старую Роб, скрывающуюся в сумерках, прячущуюся за очертаниями предметов, – призрак, которым я когда-то была. Получится ли у меня когда-то снова ее найти? Да и хочется ли мне этого? Когда застреваешь между двумя своими «я», охватывает жуткое чувство.

      Боже милостивый, как же мне не хватает Энни. Ощущение разлуки с ребенком ни на что не похоже. От этого в душе рождается пустота. Но Сандайл – единственное на земле место, где мы с Колли можем решить проблему. В свое время я похоронила здесь свое старое «я». Здесь же придется оставить и частичку Колли.

      Я звоню Ирвину.

      – Привет, – расслабленным голосом говорит он.

      – Мы только что вошли.

      – Отлично. Вещи уже распаковали?

      Он явно старается, потому как обычно не проявляет к подобным вещам интереса.

      – Я устала как собака. Распакую завтра утром. Как там Энни? Я могу с ней поговорить?

      – Она спит.

      – Хорошо, тогда не буди ее. Ты был у Колли в комнате? Сделал то, о чем я просила?

      – Разумеется, – непринужденно отвечает он, – все сделал. Там больше ничего нет.

      Я кривлюсь. Врет. Говорит вальяжно, скорее всего, навеселе. И никаких косточек в глаза не видел.

      Фоном доносится тихий шорох. На деле сущий пустяк, едва слышный шелест, может, даже статические помехи на линии.

      – Что это? – спрашиваю я, но не успевает вопрос слететь с моих губ, как тут же догадываюсь, что, точнее, кто это может быть.

      Ирвин ни с того ни с сего переходит на агрессивный тон.

      – Роб, – чуть ли не кричит он, – я, конечно, терплю всю эту чушь, но, думаю, имею право знать, что ты собралась делать, когда увезла мою дочь в…

      – Дай мне Ханну, – перебиваю его я.

      Он пускается в пространные, путаные объяснения о том, как она зашла к ним, подумав, что они могут в чем-то нуждаться.

      – Все