Страшные истории Сандайла. Катриона Уорд

она всегда рядом, у меня попросту нет выбора.

      «Я буду недалеко, немного понаблюдаю, – говорит она, – хочешь увидеть приятный сон?»

      «Конечно хочу», – не без опаски отвечаю я. Бледняшка Колли не всегда понимает, что приятно, а что нет, а вкусы у нее весьма специфичные. Не хочу ее обижать, тем более что в этом ничего веселого тоже нет.

      На этот раз у нее получается хорошо. Я плаваю в каком-то темном бассейне, на поверхности которого мокрыми белыми лепестками колышется яблоневый цвет. В воздухе стоит запах персиков, нагревшихся в вазе на залитом солнцем подоконнике. По морю галопом мчится бычок цвета раскаленной меди, вздымая ногами волну, разбрызгивая в ясном воздухе капли воды, похожие на бриллианты. Воспоминание принадлежит не мне – но тогда кому? На миг в голову приходит мысль, где я могла слышать о коровах цвета надраенного до блеска пенни, но потом сон смыкается надо мной, и вот меня уже нет.

      Проснувшись поздно, встаю, чтобы посмотреть на часы. Они здесь везде, надо только уметь их распознавать. Это, конечно же, одуванчик. Это сыплющийся в миску рис, каждое зернышко которого знаменует собой течение времени. Школьное домашнее задание, подвявшее яблоко, дерево в ожидании весны. Все они служат мерилом живой жизни перед тем, как наступит смерть. Тик-так.

      Я думаю о том, что ночью сказала Бледняшка Колли. Все это, может, и ерунда, но то, что мы здесь, точно необычно. Как необычна и мамина доброта ко мне. Как правило, она смотрит на меня так, словно я коврик, который ей хочется разгладить. Или, того хуже, в ее глазах мелькает проблеск удивления, будто она лишь секунду назад вспомнила о моем существовании.

      Я выхожу из дома в багровый рассвет. Здесь, в пустыне, часы сотворены из ветра и песка. Они небольшими барханами льнут к стенам дома, образуя дюны везде, куда простирается взор. И отмеряют то, как далеко я могу дойти днем в жару или ночью, когда до костей пробирает холод, пока не умру. Не очень далеко – вот каков будет ответ. До ближайшей заправки от нас двадцать миль. Мои косточки будут лежать в пустыне, а дружить мой одинокий призрак сможет разве что со стервятниками да змеями. Впрочем, может, оно не так уж и плохо. Или же мама, не исключено, похоронит меня рядом с Фэлконом и Мией, а окружающим скажет, что я ушла в ночь и не вернулась. Или что на заправке выпрыгнула из машины и умчалась в никуда.

      Ясно только одно – идти отсюда некуда. Я смотрю, как солнце разливает свой багрянец над могилами и песком. Не хочу лежать бледная и холодная в песке рядом с Фэлконом и Мией.

      На западе небо над Коттонвудскими горами еще не посветлело. Именно там располагалась щенячья ферма. Однажды я спросила маму, можно ли нам сходить туда на нее посмотреть, но она вся побелела и поджала губы. Грейнджеры. От них меня бросает в дрожь, а от мысли о том, что они натворили, в душе рождается лихорадочное, обжигающее чувство. В конечном счете Берт убил Лину, а сам умер от передоза. Думаю, что, привыкнув убивать, можно отправить на тот свет кого угодно, даже собственного мужа или еще кого. Хотя та история случилась много лет назад, здешние края всем