Коридор затмений. Татьяна Степанова

явно сожалел теперь об упущенном шансе. – Что он насчет девочек плел! Макар, не бери в голову. Не одинокие они у тебя и не заброшенные. Делаешь ты для них столько, сколько не всякий отец-одиночка смог бы. Ты их оставил тогда, но ты не на гулянку в кабак отправился, а хоронить старика-адвоката за тридевять земель. И Августа – она не ущербная и не калека. Она особенная. У нее талант художника, а не болтушки. И, может, она еще заговорит.

      В густеющих вечерних сумерках, наливавшихся тьмой, они доехали по бетонке до развилки и повернули в поля, так что дом Зайцева перестал быть виден.

      На обочине в свете фар возникла фигура в черном. Женщина с распущенными темными волосами в льняной дорогой черной шали и льняных брюках. В запыленных домашних бабушах из черных кружев. Она подняла руку, останавливая их, а потом ринулась прямо к внедорожнику, когда он еще даже и не затормозил.

      – Вы правда полиция? – спросила она громко. – Я не хотела в доме с вами говорить… я ушла и ждала здесь, одна ведь у нас дорога.

      Голос ее – тот самый… что поразил Клавдия Мамонтова еще в доме. Не просто волнение, но плохо подавляемый страх в интонации… ужас… истерика.

      Они вышли. На вид женщине можно было дать лет тридцать шесть, и, возможно, прежде она блистала энергичной яркой южной красотой – темноволосая, стройная, высокая. Но сейчас вид ее поражал неухоженностью, затравленностью, пожирающим ее внутренним беспокойством. Взгляд странный, бегающий… ранние морщины на лбу и у глаз, мешки под глазами. В темных густых волосах – нити седины.

      – Вы – полиция? – повторила она настойчиво и словно умоляюще протянула к ним худые руки.

      – Полковник Гущин, это мои коллеги, – полковник не стал вдаваться в подробности. – С кем имею честь разговаривать?

      Конечно, они сразу догадались – вопрос риторический.

      – Я Ева Лунева, жена Ивана Петровича. Я вас ждала здесь для разговора. Не хотела в доме. Они все… они разозлятся. Они считают меня сумасшедшей.

      – Вы мать Адама? – спросил Клавдий Мамонтов.

      – Он не мой сын.

      Они опешили.

      – То есть как не ваш? А чей же? – спросил полковник Гущин.

      – Они вам скажут – Адам сын Евы. Но такого ведь просто быть не может, не библейский казус. – Странная женщина взмахнула рукой. – Может, я и сама когда-то так считала прежде, насчет кровных уз… Пока глаза мои не открылись. Он не мой сын. Я не знаю, кто он. Кто скрывается в его обличье.

      – Как понять, кто скрывается? – полковник Гущин озадачивался ситуацией все больше.

      – Он чуть не убил меня еще при родах. Но тогда я ничего не поняла, дура наивная, молодая. Он и потом меня едва не убил… Но в молодости я отказывалась верить фактам – я же нормальный взрослый человек, я не пациентка дурдома, я столько работала, добивалась успехов… А сейчас мои глаза открылись. Он не мой сын. Он хочет со мной покончить. С отчимом он уже… почти… наверное…

      – Если не ваш сын, так кто же тогда пятнадцатилетний Адам Зайцев или Лунев? У него отчима