Обновка из секонд-хенда. Надежда Нелидова

и пожилые, у которых диабет и давление. Кому-то следует понизить или повысить температуру окружающей среды, влажность, степень адреналина. Это пусть молодёжь ищет экстрим. Пускай удирает сквозь колючий кустарник, карабкается на дуплистые акации, слизывая с верхней губы солёные ручейки пота. Львица – как сплошной упругий, гибкий подрагивающий мускул…

      И чтобы давали расписку: мол, при форс-мажоре изобретатель кабинки – то есть Венька – ответственности не несёт.

      – Венька, опять воды не наносил! – крикнула мать.

      Венька вскочил, побежал к колодцу, скользя подшитыми валенками, гремя вёдрами. И настоящий, не виртуальный ветер обдал его лицо, и живой сопливый нос Шарика преданно ткнулся ему в руку.

      Венька полдня лазил по бурелому. Проклял дебильные законы. Язвил про себя: оно ведь, конечно, там в Москве, в Думе все сплошь культурные, наодеколоненные, в костюмах. Сидят за две тыщи километров и больше в деревьях понимают, чем мужики. Сколько вокруг сушняка, а трогать не моги: видите ли, не упал. А куда ему падать, соседние деревья со всех сторон подпирают? Так и торчит полвека, горемычный. Заражает здоровых зелёных товарищей, не даёт им расти. Или, что хуже, ждёт молнии, чтобы заполыхать, сжечь заживо зверьё.

      Венька умаялся, хотя особо от дороги не удалялся. На обочине поставил «Ижика» с волокушами. Сделал две ездки до дома. Ну ничё так… Всяко дешевле, чем заказывать через контору. И уж точно лучше, чем на печи валяться, говорит мать, и Венька с ней полностью согласен.

      Пока ездил, заприметил поваленную толстую иву. Лежит гладкая, толстая, чистая, отливает драгоценной платиной. Венька не любил возиться с корьём: грязь от него, в печке копоть. «Ижика» решил не гонять, пускай остынет. Сам впрягся в волокушу – тут всего ничего, километра два. Как раз успеет до метели: позёмка вилась по полю, закручивала снежные смерчики в сером поле.

      Пока пилил, пока очищал от веток, грузился – стемнело. В кармане булькала четвертинка. Брал на вечер перед теликом посидеть, но, раз такое дело, прихватил с собой в лес… Надо, надо себя вознаградить.

      Запустил пустой бутылкой в снег, утёр мокрый рот грубой рукавицей. Хорошо, славно на душе стало. Ну трогай, Саврасушка, трогай, натягивай крепче гужи. Продирался сквозь заросли – тихо было, только верхушки елей сильно раскачивались и роняли Веньке за шиворот снежные охапки. А вышел из леса – неба и земли не видать. Задувала белая круговерть. Снег февральский, колючий встречный ветер валил с ног, горстями швырял льдинки, больно сёк лицо. Глаза будто залепило стеклянным крошевом.

      Вмиг прохватило стужей мокрую спину. Когда проваливался, наст царапал колени сквозь толстые штаны. Венька брёл, почти ложась на ветер, на плотную снежную стену. Закружились бесы разны… Что так жалобно поют? Домового ли хоронят, ведьму ль замуж выдают… Он любил литературу, Венька-то, в школе у него была крепкая четвёрка. Старая учительница уговаривала поступать