Обманщик и его маскарад. Герман Мелвилл

словно никогда не обедал.

      – Из-за какой-то диковинной поэмы, – последовал ответ. – Той самой, которая разбросана в брошюрах на полу.

      – А я и не заметил! Давайте-ка посмотрим, – он подобрал бумажку и посмотрел. – Ну, довольно мило: жалобные откровения, особенно в завязке. «Увы тому, кто не познает меры / Реального доверия и неподдельной веры». Разумеется, можно лишь пожалеть такого несчастливца. Сложено весьма гладко, сэр. В этом есть неподдельный пафос. Но считаете ли вы такие чувства оправданными?

      – Интересно, – ответил сухопарый человечек. – Я как раз подумал что это необычная вещь, и едва ли не стыжусь признать, что она подвигла меня на искренние чувства. Прямо сейчас я чувствую, что это искренние и правдивые слова Не помню, чтобы раньше я так расчувствовался. Видите ли, мои чувства притуплены от природы, но этот стих, странным образом, проникает через мое оцепенение вроде проповеди, – которая, оплакивая мою смерть во грехе и позоре, одновременно побуждает меня быть живым и благодетельным человеком.

      – Рад это слышать, и надеюсь, что с вами все будет хорошо, как говорят доктора. Но кто распространил эти стихи?

      – Не знаю, я пришел недавно.

      – Стало быть, он прошел, как ангел, правда? Ладно, вы откровенны и расположены к отдыху; давайте перекинемся в карты.

      – Благодарю, но я не играю в карты.

      – Тогда бутылка вина?

      – Спасибо, я не пью вина.

      – Сигары?

      – Спасибо, я не курю.

      – Тогда, быть может, интересные рассказы?

      – По правде говоря, не думаю, что у меня есть истории, достойные пересказа.

      – Мне представляется, что искренность всколыхнулась в вас, подобно воде в земле без водяных мельниц. Полно, не лучше ли распечатать карточную колоду? Для начала мы можем играть по-малому, как захотите; лишь бы игра была интересной.

      – В самом деле, вы должны извинить меня. Я не верю картам.

      – Как, вы не верите картам? Обычным картам? Тогда я вынужден присоединиться к нашей грустной Филомеле[57] и повторить: «Увы тому, кто не познает меры / Реального доверия и неподдельной веры». До свидания!

      Фланируя вокруг и останавливаясь поболтать здесь и там, человек с книгой наконец утомился. Он огляделся по сторонам, увидел свободное место на небольшой кушетке и опустился туда. Вскоре, как и его сосед, оказавшийся тем самым добродушным торговцем, он заинтересовался сценой, которая развернулась перед ним. Это была партия в вист, где двое бледных, легкомысленных, невоспитанных юнцов, – один с красным шейным шарфом, другой с зеленым, – противостояли двоим вежливым, степенным, хладнокровным мужчинам средних лет в благочинных черных костюмах профессионального толка; очевидно, респектабельным докторам правоведения.

      После недолгого наблюдения за своим соседом добродушный купец наклонился в сторону и прошептал из-за смятой «Оды», которую он держал в руке:

      – Сэр, мне не нравится внешность этих юнцов, а вам?

      – Мне тоже, – последовал

57

Филомела (миф.) – дочь греческого царя, чей муж вырезал у нее язык; символ соловья в романтической английской поэзии (прим. пер.).