Темные аллеи. Окаянные дни. Повести и рассказы. Иван Бунин

на вопросы никогда не отвечал сразу.

      – Как величать-то тебя? – спросил его Кузьма, в первый раз зайдя в школу.

      Солдат прищурился, подумал.

      – Без имени и овца баран, – сказал он наконец не спеша. – Но спрошу и я вас: Адам – это имя ай нет?

      – Имя.

      – Так. А сколько же, к примеру, народу померло с тех пор?

      – Не знаю, – сказал Кузьма. – Да ты это к чему?

      – А к тому самому, что нам этого отроду не понять! Я, к примеру, солдат и коновал. Иду недавно по ярмарке – глядь, лошадь в сапе. Сейчас к становому: так и так, ваше высокоблагородие. «А можешь ты эту лошадь пером зарезать?» – «С великим удовольствием!»

      – Каким пером? – спросил Кузьма.

      – А гусиным. Взял, очинил, в жилу становую чкнул, дунул маленько, в перо-то, – готово. Дело-то, кажись, просто, ан поди-ка, ухитрись!

      И солдат лукаво подмигнул и постучал себя пальцем в лоб:

      – Тут еще есть смекалка-то!

      Кузьма пожал плечами и смолк. И, уж проходя мимо Однодворки, от ее Сеньки узнал, как зовут солдата. Оказалось – Пармен.

      – А что вам задано на завтра? – прибавил Кузьма, с любопытством глядя на огненные вихры Сеньки, на его живые зеленые глаза, конопатое лицо, щуплое тельце и потрескавшиеся от грязи и цыпок руки и ноги.

      – Задачи, стихи, – сказал Сенька, подхватив правой рукой поднятую назад ногу и прыгая на одном месте.

      – Какие задачи?

      – Гусей сосчитать. Летело стадо гусей…

      – А, знаю, – сказал Кузьма. – А еще что?

      – Еще мышей…

      – Тоже сосчитать?

      – Да. Шли шесть мышей, несли по шесть грошей, – быстро забормотал Сенька, косясь на серебряную часовую цепочку Кузьмы. – Одна мышь поплоше несла два гроша… Сколько выйдет всего…

      – Великолепно. А стихи какие?

      Сенька выпустил ногу.

      – Стихи – «Кто он?».

      – Выучил?

      – Выучил…

      – А ну-ка.

      И Сенька еще быстрее забормотал – про всадника, ехавшего над Невой по лесам, где были только

      Ель, сосна да мох сядой…

      – Седой, – сказал Кузьма, – а не сядой.

      – Ну, сидой, – согласился Сенька.

      – А всадник-то этот кто же?

      Сенька подумал.

      – Да колдун, – сказал он.

      – Так. Ну, скажи матери, чтоб она хоть виски-то тебе подстригла. Тебе же хуже, когда учитель дерет.

      – А он ухи найдет, – беспечно сказал Сенька, снова берясь за ногу, и запрыгал по выгону.

      Мыс и Дурновка, как это всегда бывает со смежными деревнями, жили в постоянной вражде и взаимном презрении. Мысовые считали разбойниками и побирушками дурновцев, дурновцы – мысовых. Дурновка была «барская», а на Мысу обитали «галманы», однодворцы. Вне вражды, вне распрей находилась только Однодворка. Небольшая, худая, аккуратная, она была жива, ровна и приятна в обращении, наблюдательна. Она знала, как свою, каждую семью и на Мысу