Грязь. Антон Сенин

в рот керамических зубов и ловили малейшие движения губ. Из темноты гортани, мимо языка с желтым от кофе налетом вырывались высокие звуки, которые одновременно возвышали и унижали, давили и восхищали. Поляков давно оторвался от земли и парил так высоко, как позволял банковский счет и влюбленные взгляды подчиненных. Миром снаружи правят бонусы и золотые парашюты, а люди, подобно муравьям, без остановки доказывают свою пригодность.

      Я слушаю Полякова, как вдруг понимаю, что не имею возможности отличать вопросы от восклицаний, отчего отвечаю либо невнятным мычанием, либо вовсе оставляю реплики без внимания. Еще я ловлю волну энергии, она витает совсем рядом и постепенно замещает другие. Она о терпении, и о том, сколько его нужно, чтобы не размозжить голову олигарха о бетонный пол, но тишина приходит сама собой. Поляков ловит антиволну и замолкает.

      Я молчу, журналист молчит в ответ. Он валяется на шконке и делает вид, что увлеченно читает. В одной руке он держит увесистую стопку белоснежных листов формата А4, а в другой карандаш. Иногда его губы шевелятся, а лицо делается детским и несуразным, он часто вздыхает и громко артикулирует. Я называю это адвокатской галиматьёй. Два раза в неделю к нему прибывает юноша в дорогом костюме и убеждает, что все под контролем. Процедура признана внушить надежду, ибо надежда стоит. Навнушавшись вдоволь, адвокат просит денег и оставляет на краю стола очередную стопку сложносочиненного текста. Журналист, как и любой попаданец, готов верить в сказки, оттого так внимательно ищет скрытый смысл в сухом языке, наполненном канцелярскими оборотами и множеством цифр. Цифры обозначают номера статей уголовного кодекса, которые система, словно пальто, примеряет на человека: «Если вы еще не сидите, это не ваша заслуга, а наша недоработка».

      Первые месяцы мозг борется, отрицает, внушает и абстрагирует, а потом приходит пробуждение. Сотни ходатайств, запросов и жалоб написаны под копирку, а адвокат – не более, чем почтальон, чья задача носить пухлые конверты из точки А в точку Б, туда-сюда, туда-сюда.

      Журналист глубоко вздыхает, откладывает документы в сторону, подвигает стул к столу и долго, не моргая, пялится на чашку с чаем. Он все понял.

      – Тарас, вы правда совершили то, в чем вас обвиняют?

      В отличии от олигарха и остальных он всегда обращается на Вы. Нет, он не желает казаться более образованным или интеллигентным, он вообще не желает никем казаться. Он опускает голову на ладонь и зависает. К его чаю подбирается яркий луч света из окна, а неведомый архитектор прибавляет фоновой громкости. Мы слышим, как снаружи женщина кричит на мужа, слышим короткие гудки пешеходного светофора, мужскую ругань на неизвестном языке, слышим, как снаружи течет жизнь.

      – Иван, здесь нет виновных. Матроска – это храм оклеветанных судеб.

      – Почему же, – кончиком указательного пальца журналист подтягивает, сползшие на край носа, очки, – Я здесь не просто так.

      – Т-ц-ц-ц-ц, тихо, тихо! – шепчет ветер. Бродяга врывается в помещение мощным порывом