Рождественские рассказы о детях. Сборник

зима снегом богата – бросают тут езду, а когда малы сугробы – всю зиму ездят напрямки. Православный человек смерть не любить кружить, норовит все напрямки взять, через овраги ли, через брод. А пешком – через кусты шагает, через плетень и изгородь лезет.

      Въехали Софрон с Федюком в лес. Сначала мелкота пошла, а там выше, да выше, да гуще вырастал лес. Дорога пошла вилять, то вправо, то влево, обходя чащу иль высокие дерева. Наконец направо показалась прогалина и ельник на ней. Елочки все в одиночку, молодые, круглые, развесистые, не в тесноте, а на просторе выросшие.

      – Стой, парень. Во наша елочка. Находка!.. Вертай.

      Федюк направил Сивку на прогалину, сугробу была самая малость, на четверть, объехал кусты и, завернув коня назад, поставил мордой к селу, саженях в трех от дороги. И близко, да и с опаской. За кустами их с дороги не видно.

      – Вот эвту… – решил Софрон. – Ахти-тельная.

      Выбрал мужик елочку пряменькую да кругленькую и давай ее, аршина на два от земли, по стволу чикать да чикать потихонечку. Не ровен час, проезжие еще издали услышат топор.

      А Сивка не стоит, ежится, дергает.

      – Чего тебя разбирает! – сердится Федюк. – Тпру! Черт!

      Софрон почиркает да прислушается и смеется, глядя на мальчугана. Даже Федюк понукает.

      – Небось никого. Кому тут теперь разъезжать!

      – На грех мастера нет, паря.

      А Сивка опять с места… Фыркает да дергает.

      – У, дьявол! – кричит Федюк. – Овода, что ль, крещенские кусают. Че-орт!

      Свалил наконец Софрон елочку. Хрястнул ствол, завернулась маковка набок и тихо накренилась. Еще малость – и, шурша ветками об ветки, свалилась совсем, будто поклонилась Софрону в пояс.

      Стащили Софрон с Федюком елку и бухнули на дровни. А Сивка фыркнула и прыгнула… Не поймай Федюк вожжу, побежала бы с места.

      – Ишь ведь ее разбирает! Николи такого и не бывало.

      – Леший, знать, щекочет, – смеется Софрон.

      – Ну-те… – оробел мальчуган.

      В лесу, ночью – да эдакое сказывает мужик, прямо пьяница бесстрашный.

      Приладил Софрон елочку, пригнул все ветви к стволу, накрыл двумя рогожками, что припас, и полез в пазуху за бечевой, что раздобыл в кабаке.

      – Просто диво. Сядешь и не видать будет, что под нами лежит, – хвастал Софрон, увязывая рогожи бечевой.

      А Сивка проклятая вдруг «фырк» опять, да дерг с места. Софрон с одной-то ногой на дровнях, чуть с маху об земь не грянулся.

      – Ах ты, дьявол!.. Тпррру… Чтоб те разорвало! – крикнул Софрон, ухватя вожжу, и заспешил уж обвязывать скорее.

      Сивка стала, но приложила уши, поджала хвост, и будто всю ее коробит, будто ей и впрямь леший ноги выворачивает. Обернулась она из-за дуги, а глаза у нее просто вот огнем горят. Кровью налилися…

      Фыркнула Сивка еще раз-два, да вдруг, как стояла, подобралась передом, села совсем на задние ноги по-собачьи да и взвилася, будто укушенная. Да как из лука стрела – шаркнула с места во всю ивановскую…

      – Стой… Ах… Тпрру… Стой! Стой!.. Ах! Анафема… – заорал