Вороний Яр. Дмитрий Дроздов

нет, не спешила помощь. Попятилась шайка, отступая от затихшего Кренделя, заозиралась растерянно. Ударил Афонька душившего ножом куда-то в бедро, а, когда ослабла хватка, вывернулся и с разворота полоснул по горлу. Завизжала поодаль баба, залаяли собаки, бросились кто куда оставшиеся в живых экспроприаторы. Поднялся Егор, придавливая рукой рану на виске, оглядел лежащие в пыли окровавленные тела.

      – Что ж ты натворил, братишка? Неосторожно как-то, прям средь бела дня. Вон, глянь, публика какая, – кивнул головой в сторону кучкующихся невдалеке баб и мужиков, – Показания дадут. Ну, ходу теперь.

      Афонька сунул за голенище окровавленный нож, подхватил мешок со снедью и рванул вслед за братом в сторону реки.

      Утром, через две ночи, добрались до деревни. Шли берегом. Увидев у причала Морозовскую лодку, сказал Егор:

      – По нашу душу. Ждут уже.

      Афонька остановился, взял брата за рукав.

      – Может бечь мне, Егорша? В тайге отсидеться?

      – Много ли набегаешь? Лучше сами к нему придём, расскажем, как было. У него это называется чистосердечное признание. Меньше дадут. Да и потом они ведь меня чуть не убили. Разберутся, небось. Пошли уже.

      Дома, во дворе, уже встречали их хмурый отец с плачущей матерью, конвойный сержант и Морозов в расстёгнутом кителе. Вышел братьям навстречу, остановились друг против друга.

      – Тебя, Егор, я здесь допрошу, как свидетеля. Ну а ты, паря, собирайся, поедем. И давай без глупостей. Полчаса у тебя. Ануфриенко, проследи, – скомандовал сержанту.

      За двойное убийство с превышением необходимой самообороны, с учётом непролетарского Афонькиного происхождения, не глядя на несовершенные его года, щедро выписал ему районный уголовный суд десять лет лагерей. И поехал парень на восток, из одной тайги в другую. Сначала в Красноярск, в колонию для малолетних, а через год с небольшим в дальние колымские лагеря, добывать золото для бурно развивающейся промышленности молодой советской страны.

      В конце войны стало не хватать на фронтах бойцов. Пошли по лагерям и спецпоселениям разнарядки, вербовали добровольцев из самых благонадёжных и исправившихся. Тогда, летом 44-го, до конца срока оставалось Афанасию чуть больше года. Но настолько укатала его тяжкая работа на прииске и обрыдла голодная и холодная лагерная жизнь, что казалось ему: на пределе здоровье и силы, не дотяну, не переживу последнюю колымскую зиму, упаду и сгину в мерзлоте. Понимал на что идёт. Но так хотелось просто отогреться и наесться, а там хоть огонь, хоть штык, хоть пуля – всё едино. Семьи нет, никто особо не ждёт. К тому же прельщала возможность искупить, снять с себя навешанное клеймо и судимость, демобилизоваться по ранению. Не задумываясь, написал он заявление и отправился в составе штрафной роты в третью тайгу, теперь уже на запад, освобождать от потрёпанной, но крепкой ещё группы армий “Центр” белорусское Полесье, где в то же лето сложил голову брат его Егор.

      Обжёг пальцы догорающий окурок, бросил его перед собой Афанасий. Притоптал сапогом.

      – Афоня, – услышал из-за спины, – Ты?

      Оглянулся.