Черное Солнце. Ребекка Роанхорс

в чужом городе, что под слоем черного благоухающего копала[6] пах кровью, горячим камнем, потом рабочих и кислыми амбициями.

      Если честно, путешествие началось, еще когда он ослеп – в тот же день, когда погибла мать. И то и другое произошло под проглоченным солнцем, и завершится путешествие под такими же небесами через короткие двадцать дней – или через долгие десять лет и неисчислимые мили от того места, где все началось в Обреги.

      Десять лет в Обреги без матери были непросты. Многие прошли под сенью легкого пренебрежения отца, а иные же стали наполненными преднамеренной жестокостью наставников. После смерти матери он уже не знал любви.

      Но у него было кое-что, чего не хватало иным. Кое-что, что он охотно бы обменял на любовь, если бы ему предложили. У него была цель.

      – Человек с предначертанной судьбой – это человек без страха, – часто шептал он.

      То же самое он сказал и господину Баламу. Когда пилигримы, доставившие Серапио из Обреги в Кьюколу, оставили его у порога Балама, тот выспросил у юноши о прошлом, его наставниках и, конечно, его матери. Серапио рассказал ему лишь то, что считал важным, а об остальном умолчал. Баламу не стоило знать об ужасах его детства или о том, что Серапио пережил для достижения цели. В конце концов, удовлетворение чужого любопытства не стоит твоей боли. Особенно если та сильна. Впрочем, думать только об этом Серапио не собирался. Через двадцать дней вся жестокость, перенесенная в детстве, не будет иметь значения.

      Но сперва ему нужно было добраться до Товы.

      Через час после того, как Балам доставил его на корабль, Серапио услышал, как прибыла команда. Они подготавливали судно к дороге все утро. Тяжело топая и громко крича, они таскали большие вещи по деревянной палубе и проверяли корпус корабля. Один раз он услышал, как матрос с густым незнакомым акцентом спросил другого о «жреце в каюте», но его напарник посоветовал ему заткнуться и сказал, что это «Дело Балама, а не наше». Серапио решил, что это его назвали жрецом в каюте, и нахмурился, поскольку он – не жрец. В остальном же утро было приятным. Никто его не беспокоил, и юноша решил, что ему даже нравится компания этих людей. Предыдущими спутниками были пилигримы, давшие обет молчания.

      Ближе к полудню кроме болтовни матросов, готовящихся к пути, послышалось что-то новое. В доках произошла какая-то ссора на повышенных тонах. И в одном из голосов он опознал господина Балама.

      Встревожившись, Серапио снял с шеи небольшой кожаный кошель и открыл его. Облизав подушечку указательного пальца, окунул его вовнутрь. Звездная пыль подобно осколкам света прилипла к влажной коже, окрашивая ее в тонкий блеск серебряной пыли. Прижав палец к языку, он облизал его. На вкус тот был слегка горьковатым, острым и едким.

      Эффект снадобья был почти мгновенным. Темный свет влился в тело, промчался по кровотоку и распахнул разум Серапио подобно тому, как распускающийся по ночам цветок открывается под луной. Он пустил разум наружу и нашел готового принять его хозяина. Ворон взлетел с дерева и поднялся ввысь, позволяя Серапио видеть все вокруг.

      Внизу, в доке, расположился

6

Копал – ископаемая природная смола, выделяемая преимущественно тропическими деревьями семейства бобовых.