Меж трех огней. Роман из актерской жизни. Николай Лейкин

Лагорский, но тотчас же махнул рукой и прибавил: – Впрочем, ты этого ничего не понимаешь!

      – Отчего же не понимать? У меня, Василий Севастьяныч, сердце также чувствительное, – обидчиво произнес Тальников. – Физиономией я не вышел, а сердцем…

      – Ну, что об этом говорить! – перебил его Лагорский. – Так вот, я тебе хочу сказать, что и эта Настина здесь и играет рядом в саду «Карфаген». И можешь ты думать, какое совпадение: тоже живет на даче в полуверсте от меня. Жена, Малкова, Настина. Стало быть, я меж трех огней. И не тужу.

      – Вам выходить, господин Лагорский… – шепнул ему помощник режиссера.

      Лагорский вышел на сцену.

      Глава II

      Лагорский кончил свою сцену и опять появился за кулисами.

      – Какая здесь все дрянь в труппу набрана, – сказал он Тальникову. – Ступить по сцене не умеют.

      – Есть, есть товарец… – поддакнул ему Тальников. – А на какое жалованье приехали!

      – Да ведь я и тебя считаю за дрянь.

      – Я, Василий Севастьяныч, человек скромный. Я на маленькие роли.

      Тальников весь как-то сжался и стал потирать руки.

      – Ну, разве на маленькие-то. Ты кого здесь в пьесе играешь? – спросил Лагорский.

      – Крестьянина Пьера…

      – Ну, эта роль по тебе. Ты дураков можешь.

      – Угостите, Василий Севастьяныч, папироской.

      – А ты опять, как и всегда, без папирос. Ведь уже теперь-то, кажется, можешь на свои покупать. Сам же говоришь, что семьдесят рублей получаешь.

      – В дороге издержался, Василий Севастьяныч. Сорок рублей было мне выслано авансом на дорогу, я и издержался. Да у меня есть табак, только дома. Ведь я с Кавказа ехал.

      – Бери, свертывай себе папиросу. Ведь я самокрутки курю.

      Лагорский подал хороший серебряный портсигар. Тальников стал свертывать папиросу и сказал:

      – Сейчас видно, Василий Севастьяныч, что вы в достатке: и при серебряном портсигаре, и при часах золотых, и при булавке с жемчугом.

      – У меня кроме этого есть что закладывать. В Симбирске мне поднесли ящик серебра, в Самаре две серебряные вазы для шампанского.

      – Любимец, блаженствуете…

      – Не жалуюсь. А труппа здесь дрянь, за исключением Малковой, – опять начал Лагорский. – Набрана числом поболее, ценою подешевле…

      – Нет-с… Жалованья хорошие… Не скажите.

      – Ведь это для тебя хорошие-то, а для актера с именем – ах, оставьте. Здесь Петербург… Здесь не в Царевококшайске, здесь жизнь втридорога. Жена хозяйство завела, так по семнадцати копеек фунт за говядину платит.

      – Верно-с… Правильно вы… – поддакнул снова Тальников. – Я за сорок копеек обедаю у одной вдовы, так очень голодно. Вы мне позволите, Василий Севастьяныч, к вам по утрам ординарцем приходить? Как в Казани приходил. Приходить и быть при вас на манер адъютанта?

      – Приходи, приходи… Я тебя познакомлю с моей настоящей женой Надеждой Дмитриевной… Дача Петрова, рядом с булочной…

      – Разыщу, Василий Севастьяныч. Вас, наверное, все знают.

      – Только