Жребий. Стивен Кинг

В городе все замерло под чистым небом того глубокого голубого цвета, которым славится Новая Англия.

      Он видел двухэтажные дома на Джойнтнер-авеню, видел их плоские крыши, видел парк, где уже возились дети, вернувшиеся из школы, и лесистые холмы на северо-западе. Его глаза остановились на просвете в деревьях, где пересекались Бернс-роуд и Брунс-роуд и где был виден нависающий над городом дом Марстенов.

      Отсюда он казался крохотным, как детский кукольный домик. Ему это нравилось. Такой размер был безопасен. Можно было взять зловещий дом в руку и зажать в кулаке.

      Возле дома стояла машина.

      Он стоял с полотенцем на плече и глядел туда, чувствуя внезапный ужас, причины которого не знал и не хотел знать. Две отвалившиеся ставни были поставлены на место, окончательно закрыв дом от постороннего взгляда.

      Его губы медленно двигались, выговаривая слова, которые не мог понять никто – даже он сам.

      15

      17.00

      Мэттью Берк вышел из школы с портфелем в левой руке и направился к пустой стоянке, где стоял только его старый «чеви».

      Ему было шестьдесят три, уже два года после пенсии, но он продолжал вести уроки английского и заниматься разными общественными делами, в первую очередь школьным театром. Он только что закончил читать трехактную комедию под названием «Проблема Чарли». Теперь ему предстояло распределить роли среди дюжины мальчишек и девчонок и репетировать с ними до 30 октября, когда должна была состояться премьера. По теории Мэтта школьный спектакль мог быть безвкусным, но полезным, как алфавитный суп Кэмпбелла. Придут родители, чтобы полюбоваться на своих чад. Придет обозреватель из камберлендского «Леджера», чтобы впасть в неизменный бурный восторг. Лучшая девушка (в этом году, наверное, Рути Крокетт) влюбится в кого-нибудь из актеров и, весьма возможно, лишится девственнос ти непосредственно после спектакля.

      В шестьдесят три Мэтту все еще нравилась его работа. Он не очень следил за дисциплиной (был слишком рассеян, чтобы эффективно выполнять карательные функции), но это его мало занимало. Он терпеливо читал сонеты Шекспира среди летающих по холодным классам бумажных самолетиков, стряхивал со своего стула кнопки и, веля открыть страницу 467 в учебнике, уже без особого удивления обнаруживал у себя в столе то кузнечика, то жабу, а один раз даже семифутовую черную змею.

      Он измерил свой предмет вдоль и поперек, как Старый Мореход Кольриджа: Стэйнбек на первом уроке, Чосер на втором, структура предложения на третьем и функции герундия после ленча. Его пальцы пожелтели скорее от мела, чем от никотина.

      Ученики не особенно его любили, но многие относились с уважением, а некоторые учились у него любви к своему делу, даже такой эксцентричной и смиренной. Он любил свою работу.

      Он сел в машину, включил радио, настроив его на портлендскую станцию, передающую рок-н-ролл. Рок всегда нравился ему. Он ехал домой.

      У него был маленький дом на Таггарт-Стрим-роуд, куда мало кто был вхож. Он не был женат и не имел родных, кроме брата в Техасе, который работал в нефтяной компании и ни разу ему не написал. Он был одинок, но одиночество