Суррогат. Вячеслав Борисович Репин

Приветливо улыбаясь, женщина протянула мне руку. Мы поздоровались. Она явно была не в состоянии подняться навстречу.

      – Вероник… Моя лучшая половина, как говорится, – сказал Поль, подбирая слова.

      – Очень приятно. Ну а худшая? – подколол я.

      – Я сам, понятное дело, – самодовольно ухмылялся он. – Вероник прикована к креслу, – расставил Поль точки над «i». – Она не может ходить самостоятельно.

      Та улыбалась открытой, яркой улыбкой. Худощавая, ростом, наверное, выше среднего, темноволосая и бледнолицая, что подчёркивалось чёрной нарядной кофточкой из кашемира. Вероник производила впечатление человека, отвыкшего принимать гостей. На коленях у неё лежал английский плед в большую синюю клетку.

      Поль задержал на мне вопросительный взгляд, а затем, будто спохватившись, объявил, что приготовил французский ужин.

      Французский так французский. Другого я и не ожидал.

      – Косуля с грибами. Маринованная и запечённая, – добавил хозяин. – Вы мясо-то…

      – Ем, конечно, – сказал я.

      – Ну и с артишоками. Вероник любит артишоки. – Он словно извинялся за что-то. – Выпить хотите?

      Я помялся.

      – Чего вам налить? Может, водки?

      – Если нет ничего другого…

      – Виски?

      – Виски.

      – У меня дорогого нет.

      – Не волнуйтесь.

      Он принёс в лоджию наполовину опустошённую бутылку «Джей энд Би», тарелку со льдом, пододвинул для меня плетёное кресло и, снова чему-то ухмыляясь, сел напротив и выжидательно смотрел мне в глаза.

      – Поль говорит, вы в грибах большой знаток, – заговорила его жена.

      – И да и нет. В белых грибах, по-моему, все разбираются…

      – Да ладно, ладно… Я так всю жизнь в магазине должен покупать… белые грибы да лисички, – обиженно поправил меня хозяин.

      – Во Франции давно живёте? – задавала Вероник дежурные вопросы.

      – Лучше не спрашивайте. Слишком давно, – ответил я. – С перерывами, правда.

      – Слишком – это почему? Надоело?

      – Долго нигде нельзя жить, мне кажется. Десять–пятнадцать лет – это максимум. Потом нужно переезжать.

      – Вот видишь… Я то же самое ей говорю. Когда я тебе говорю, что не могу жить долго в одной и той же квартире, в одном доме, ты что мне отвечаешь?.. – Поддакивая мне, муж призывал в свидетели не меня, а жену. – Ты мне говоришь…

      – Я отвечаю ему, что он не умеет жить. Куда-то всё бежать, сборами заниматься. А жизнь… Жить и строить надо там, где ты живёшь всё время, всегда, – с какой-то особой вескостью пояснила Вероник, выражая, между тем, вполне понятную и в то же время нестандартную точку зрения, с которой и спорить было невозможно, и согласиться сходу тоже не получалось.

      Готовый теперь уже к любым расспросам, я цедил виски со льдом.

      – А вот мы прожили в Италии лет двадцать, – привёл Поль другой пример. – И вы знаете, под конец… под конец действительно надоело, да так что…

      – Италия?

      – Италия,