Прочитай меня. Лара Дивеева

но не внутри. Прошлое до сих пор держит меня за горло.

      Мы возвращаемся в класс, и Никита ведет меня прямиком к восьмой парте у окна. Я сажусь на место Изабеллы, но расслабиться не могу. Кажется, подо мной вот-вот треснет стул или меня поглотит адово пламя.

      – Все хорошо? – Никита ласкает меня взглядом серо-зеленых глаз.

      – Все замечательно. – Это правда, если не считать того, как жжет кожу чужое место и как ранят воспоминания.

      Одноклассники болтают, смеются, вспоминают забавные истории из прошлого. Время от времени оборачиваются и смотрят на нас с Никитой, на неожиданное изменение в мизансцене – вторженка сидит на месте примадонны.

      – Знаешь, почему они оборачиваются? – Никита наклоняется ближе. Его пальцы бегут по позвонкам и останавливаются на пояснице. Остаются там, парализуя меня, отвлекая от происходящего. – Ты обалденно выглядишь!

      – Спасибо.

      – Мне-то за что? Тебе спасибо.

      Я мечтала именно о таких словах, о таком восторженном взгляде и собственническом прикосновении. О том, чтобы Никита не мог от меня оторваться. Никогда.

      – Аля, а ты работаешь? – Максим пересаживается за соседнюю парту, чтобы продолжить допрос с пристрастием.

      – Я визажист. Можно сказать, что я посвятила себя красоте, – отвечаю весело и от души, потому что работа у меня хорошая и жаловаться не на что.

      – Живут же некоторые! – весело фыркает Никита. – Посвящаешь себя красоте, надо же. А я посвящаю себя вечной борьбе с отцом. Он не дал толком институт закончить, погулять, побыть молодым. Впряг в дело, как лошадь. – Под напускным весельем Никиты мелькает раздражение, неуместное в легкой атмосфере вечера встречи.

      – Я тоже большой ценитель красоты. – Максим забавно дергает бровями.

      – Красоток, а не красоты! – хихикает кто-то.

      – «Красоты» звучит лучше. – Максим придвигается ближе, словно не замечая недовольства Никиты, который притягивает меня к себе вместе со стулом. – У тебя, Аля, всегда был отлично подвешен язык, а фантазия вообще убийственная. Помнишь, ты в начальных классах нам сказки рассказывала? За тобой на переменах ходили толпы детей, слушали тебя до самого звонка. А как учительница литературы с тобой мучилась, помнишь? В книге одно написано, а тебя фантазия заводила невесть куда. Учительница жутко бесилась и кидала тебе двояки и колы для острастки…

      Да, я помню об этом и о многом другом. Как, наслушавшись моих сказок, одноклассники дразнили меня за то, что болтать я могу, а читаю и пишу с трудом. За то, что я не такая, как они. Дети наказывали меня за то, что им нравились мои сказки. Сказки нравились, а меня принять не могли. Потому что раз не могу читать и писать, значит, дура. А раз дура, значит, не могу нравиться. Замкнутый круг жестокости.

      – Лучше вспомни, как Аля в походах страшилки рассказывала, – говорит кто-то.

      – О да! Оборвашкины страшилки – это нечто. Девчонки пяти минут не выдержали, сбежали в палатки. Инка плакала в голос.

      – Да ну тебя, Макс! Я не плакала, – фыркает