Обожженные языки (сборник). Чак Паланик

спокойствия.

      Никакого вам спокойствия.

      Ни безмятежности.

      Ни быстроты.

* * *

      Меня сотрясает новая волна боли в животе, а Дана с трудом пытается встать на ноги, оскальзываясь в липкой жиже. Я не успеваю продышаться, закричать «Не надо!», а она уже проковыряла пальцем в пленке дыру и сует в нее голову. Разрывает края руками, высовывается, распахивает дверь ванной.

      Я ору: «Подожди!»

      Но она уже ныряет в отверстие в пленке, выскальзывает в спальню, точно новорожденный младенец из утробы.

      Я всем телом наваливаюсь на Корин, хватаю ее за вымокший капюшон.

      «Нельзя сдаваться!»

      Толстая Корин отталкивает меня прочь, рвет пленку руками и падает прямо на Дану из двери ванной. Обе они перепачканы в блевотине.

      Я подползаю на карачках к проему и с трудом выпихиваю девчонок вон, еле закрываю за ними дверь. Встаю. Чтобы запереть замок, нужна всего секунда, но и за это время пол вздымается мне навстречу, колени подгибаются. Падаю лицом на нарядный мрамор, покрытый пластиком и рвотой – удар, вкус крови во рту.

      Девчонки стучат в дверь снаружи, что-то кричат мне… так далеко… Я думала, что завтракаю сегодня в последний раз. Что больше не увижу маму. Не услышу эту песню. Так я запланировала с самого начала.

      В раю просыпаюсь отнюдь не в объятиях скончавшейся бабушки.

      Никаких вам облаков, Иисусов и поцелуев. Слишком яркий свет, и кто-то пальцем в перчатке придерживает мне веки, не давая закрыть глаза. Кто-то кричит, тычет мне в руки иголками, какие-то люди заглядывают мне в лицо и задают вопросы, точно из викторины.

      – Ты знаешь, какой сегодня день?

      – Сколько будет два плюс два?

      – А в каком мы штате живем, помнишь?

      Дураки какие-то, а не ангелы.

* * *

      Потом, когда уже понятно, что это больница, лежишь ничком в зашторенной комнате. Из коридора вваливается какой-то мужик в халате (в кармане у него ручек восемь напихано, нос длинный и толстый) и рассказывает, как тебе повезло, умереть от таких реагентов не вышло бы.

      Чертов интернет.

      Этот больничный психиатр, д‑р Коллекционер ручек, утверждает, что хоть всю ночь в той ванной просиди, ничего страшнее рвоты с нами не случилось бы. И ужасная, кошмарная мигрень.

      Чертова Япония.

      Доктор Носатый говорит спокойным, низким, ровным голосом, и вот я уже мысленно переношусь в кабинет психотерапевта, на две недели назад, забросавшего меня все теми же вопросами для оценки психического состояния.

      «Тебе кажется, что нет надежды? Что больше ничего хорошего не будет?»

      Ерзаю на неудобном мягком стуле в приемной у психотерапевта, а напротив еще две девчонки считают ромбики на ковровом орнаменте.

      Всех нас сняли с уроков, вручив одинаковые розовые записки, вызывающие на «беседу». Мы и знали, и не знали друг друга. Толстой девочке я сказала, что про видео