Набросок скомканной жизни. Ульяна Гринь

а больше! – серьезно поправил его Мурзик. – Я слежу, чтобы с ней ничего не случилось.

      – А она тебе процент…

      – А как же, – солидно ответил пацан. – Без этого никак! Только я меньше беру, чем некоторые. И смотрю лучше.

      – Ладно, вопрос исчерпан?

      – Ты ей сколько заплатил?

      – Сто пятьдесят.

      – Заплатишь еще столько же и привезешь вечером на вокзал.

      – А за ночь? – усмехнулся Эм деловитости этого молодого.

      Мурзик поднял глаза к потолку, пошевелил губами и ответил:

      – Ладно, до утра еще полтинник накинешь. Если она согласится.

      – А что ей? Пыльно или тяжело?

      – Сам бы трахался два дня подряд? – сдвинул брови Мурзик.

      Эм покачал головой:

      – Да я ее и пальцем не тронул! Что я, педофил?

      – Хрен тя знает, – философски сформулировал пацан.

      – Ладно, харе трепаться. Вали, смотри там, раз смотрящий! – скомандовал Эм. – И сразу предупреждаю – даже не думай прийти ночью за моим бумажником. Просто говорю, что живых не оставлю.

      – Спокуха, шеф, – Мурзик покачал головой. – Фирма серьезная!

      Когда он уехал на такси, что все это время ожидало на улице, Эм вошел в комнату и принялся подбирать шмотки с пола. Ксюша повернулась на спину и потянулась, хлопая глазами, потом спросила сонно:

      – Сколько времени?

      – Почти девять, – ответил Эм, с болью художника созерцая ее позу, которая казалась просто идеальной для портрета. Но у него были другие планы.

      – Ой! – воскликнула она, подскочив. – Ой, мне надо… Меня ждут!

      – Уймись, он уже приезжал.

      – Кто? – не поняла девчонка, садясь и прижимая простыню к груди.

      – Твой… этот… Мурзик. Скорее, павлин надутый.

      Ксюша обратила на него взгляд, граничащий по степени испепеления со средней силы вулканом. Эм пожал плечами:

      – Че зыришь?! Пришел, поволновался и ушел.

      Она сдвинула бровки, желая, наверное, убить Эма взглядом:

      – И… что?

      Эм вздохнул с отрешенностью человека, которого достали мирские, бытовые проблемы, взял бумажник, вынул из него четыре зеленые, легко конвертируемые купюры и положил на одеяло:

      – Я отвезу тебя домой завтра утром.

      Ксюша собрала доллары, сжала их в ладошке, потом вскочила и бросилась Эму на шею. Он замер на мгновение от этого проявления нежности, придержал ее за талию. Ксюша потерлась щекой об его небритое лицо:

      – Спасибо! Значит, еще меня нарисуешь?

      Эм нерешительно отпихнул ее. То есть, решительности отшить этого ребенка у него хватало, но руки слушались плохо. Он пробурчал, аккуратно укладывая разбросанные рисунки в блокнот:

      – Не надейся, что халява прокатит! Будешь работать!

      Ксюша села по-турецки, ничуть не смущаясь своей наготы, и аккуратно сложила двести долларов к уже полученным вчера. Эм отвернулся, с тоской глядя на бутылку виски. Черт, уже хочется,