Два писателя, или Ключи от чердака. Марина Голубицкая

уже идет! Выходите, ловите машину. Вы опоздаете на самолет! Ловите машину, здесь дешевле, чем в Питере.

      – Да мне на поезд! – не выдерживает он моей заботы. – Я тут рядом живу. Просто обидно уезжать.

      Значит, не такой уж он и питерский. Интересный мужик. Может, женщина ждет его? Джемма Васильевна не сдается:

      – Возьмите вещи, мы подождем. Мы поедем мимо вокзала!

      Он вынужден расколоться:

      – Пять часов – это по-московски! По-местному в семь. Просто, прошу, довезите, здесь совсем близко.

      Наш автобус, как дилижанс мопассановской «Пышки», вмиг заполняет атмосфера презрения. Мы подвозим питерца молча, холодно принимаем его «мерси» и вновь направляемся в центр. Я решаюсь:

      – Теперь высадите меня.

      – Позволь, Ирина, – не соглашается Нетребко, – я отвезу тебя лично, со стульями.

      – Не надо со стульями! Я пройдусь – здесь всего-то квартал, и у нас охраняемый двор.

      – Я никогда не прощу себе этого. Заворачивай, Вася!

      В нашем дворе еще с Нового года мигает гирлянда. Замок в калитке выломан, в будке спит охранник, в его окошке электрический свет и остывающий чайник. На щите горят буквы «Охранное предприятие ЕГЕРЬ». В подъезде темно, безопасно и грязно, здесь живут пенсионеры и алкоголики. Федор Нетребко, поставивший «Золотого слона», провожает меня до квартиры, на верхний этаж. Нам приходится перешагивать через лужи. У дверей я благодарю его за спектакль, он оживляется:

      – Еще бы спонсоров найти, на гастроли! Может быть, Леонид? Там с декорациями непросто…

      В спальне подозрительно тихо. Пробираюсь на цыпочках.

      – Ну, Ирина Борисовна, ты даешь…

      – Как ты? Волновался?

      – Пока Майоров не позвонил. Мы-то нормально, а Лёлька закашляла. Твоя мама звонила: не пропустите пневмонию.

      – Почему пневмонию?

      – Ну ты что, маму свою не знаешь? Ложись скорей, я уснуть не могу.

      В понедельник в школе я издали замечаю, что у Чмутова на щеке алеет шрам – молодым кровавым полумесяцем. Он упреждает мой вопрос речитативом вместо обычного распевного приветствия:

      – В темноте навернулся на железяку – вишь, как кстати: мне как раз на телевидении выступать.

      Но в передаче шрама не видно, в передаче «Мой Пушкин» он играет арапа, вымазав черной краской лицо и руки.

      37

      Что за роман я затеяла? Герой не влюблен, влюблена героиня, но она себя бережет. Перебирает словечки, как старушка воспоминания, подглядывает в чужие книжки, как подросток. Кому это интересно? Даже подруге нечего рассказать: «Людочка, сегодня будет один писатель по телевизору…»

      Людочке нет дела до писателя. Нас с ней свел академический институт, мое первое место трудоустройства, но не первый академический институт. Первый был в Москве, в аспирантуре, легендарный ИПМ, в котором рассчитывали оптимальные космические орбиты и исследовали термоядерные реакции – там я делала диссертацию