Один день после конца света. Андрей Канев

насмешливо сказал Широков. – Из-за вашей инструкции мы…

      – Остановись, Борис, – строго сказал механик, уже тыча своим длинным пальцем прямо в грудь Широкову. – Ты знаешь, я тебе друг, но – остановись. Ты можешь думать все что угодно, но здесь я полностью согласен с нашим товарищем Правым Капитаном. Только из-за этой инструкции мы до сих пор и живы. Если бы не инструкция, мы давно уже перегрызли друг другу глотки, передохли от голода или, что очень даже вероятно и наиболее правдоподобно, просто сожрали бы друг друга. Как крысы, запертые в банке. Большой железной банке, забытой всеми в самом начале нового ледникового периода. И не надо мне здесь рассказывать о левых – я прекрасно помню, чем закончилась наша последняя встреча. Сам помогал переходы заваривать. Не нужно так думать, Борис. Мы – правы, потому что мы Правые. Мы честно выполнили приказ, мы исполнили свой долг. Повторяю, мы ведь не на прогулке. Мы на боевом задании. Мы присягу давали. А они… – он сжал кулаки, – они, Боря, предали нас. И давай закончим этот разговор, пожалуйста. Вон и очередь подходит. Вот всегда ты с утра начинаешь, а я потом целый день успокоиться не могу.

      – А ты бы смог, Саша? – спросил Широков.

      – Что? – устало и явно не понимая, переспросил механик. – А… Не знаю я, Борь. Честно скажу, тоже об этом думаю. Часто. Чуть не каждую ночь думаю. Но на то у нас и командир был, чтобы мы себе такими вещами голову не ломали.

      – А я бы не смог, – честно сказал Широков.

      Механик грустно посмотрел на него, снял с плеча полотенце и исчез за дверью гальюна, громко и раздраженно хлопнув ею напоследок перед самым его носом.

      2

      Широков сидел за столом в просторной, заставленной по периметру застекленными шкафами с книгами и увешанной флагами каюте, лицом к двери. Терпеливо ожидая пока соберется вся команда, конечно, исключая вахтенных, он мрачно разглядывал собравшихся. Время от времени дверь открывалась и вновь прибывшие, автоматически, без лишнего пиетета, сперва суетливо, давно доведенным до автоматизма движением крестились на портрет Государя, висящем прямо над головой Широкова, и только потом занимали свои места. От этого казалось, что эти почести предназначались ему лично, что, возможно, и было изначально задумано неведомым проектировщиком этого Красного уголка.

      Борис, чувствуя даже спиной исходящие от портрета сияние, величественно кивал каждому и безучастно разглядывал вошедших. Красный уголок – единственное на корабле место, где еще были целы все потолочные лампы, от этого помещение всегда выглядело светло и торжественно. Тем не менее даже здесь лампы горели вполнакала, от чего на лица людей падал излишне теплый, желтоватый свет, окрашивая их сморщенные, как залежавшиеся в погребе с прошлой осени овощи, лики. Иногда ему казалось, что мигающий свет был сродни трепетанию свечей в храме, а от крестящихся на портрет опоздавших сходство это многократно усиливалось.

      Даже если бы он не знал каждого из них, и даже если бы совсем не разбирался в званиях, можно было легко догадаться об их занятиях, так как