Без права на возвращение. Валентин Николаевич Пичугин

непогоду нельзя было укрыться от дождя и ветра.

      Однажды маленькая Зина забастовала. Правда, это был тихий протест. Всё также приняв от матери «молочный оброк», она пробралась через известную дыру в загородке и пошла не протоптанной тропинкой к дому Матрёны, а к зарослям бузины, где под штабелем досок окотилась недавно приблудившаяся кошка. Девочка поставила банку на траву. Первыми к ней выкатились пёстрые комочки, Зина насчитала пять котят. Затем, прогибая спину под провисшей доской, выбралась кошка и благодарно посмотрев на девочку, принялась лакать из банки. Она наклонила посуду, роняя капли молока в траву. Котята дружно пищали и суетились возле колен.

      – Чего ты здесь делаешь? – громкий окрик заставил вздрогнуть и уронить банку. Перед ней, скрестив руки на груди, стоял соседский сын. – Ты что, наше молоко кошкам скормила?

      Зина посмотрела на Антона снизу вверх. Почему-то вспомнилось, как однажды, не дожидаясь ухода, он ухватил из её рук банку со свежими сливками и начал пить. Жирные струйки стекали по его подбородку и падали на грудь, напитывая рубашку со штанами в районе пояса и чуть ниже. Зине было не смешно, а противно. Это не он, а она бегала за коровами, сбивая их в стадо, серпом жала самую лучшую, самую сочную траву для бурёнок. Это она шептала им в шершавые уши желания, чтобы принесли не одного, а двух, ещё лучше трёх телят. Ей, прядя ушами, кивали они согласно головой и всегда выполняли загаданные желания.

      Зина резко распрямилась и, несмотря на существенную разницу в возрасте, с силой толкнула жирдяя в грудь. Не ожидая подобного и не успев нащупать точку опоры, Антон, ломая тонкие ветви растущей позади смородины, молча завалился в кусты, нелепо задрав к небу пухлые белые ноги в розовых женских сланцах. Котята испуганно прыснули под доски. Ухватив пустую банку, она бросилась бежать домой.

      Вечером приходила соседка, о чём-то поговорив с матерью на крыльце. Та, вернувшись домой, присела на табуретку в кухонке. Зина подошла, погладила её по волосам. Мать посмотрела на неё внимательно, но ничего не сказала. Только с тех пор она больше не носила Матрёне гостинцы, да и соседка не выказывала большого желания для общения. А вскоре короткая тропка между их домами заросла полынью да лебедой.

      И вот, спустя столько лет, Антон, постаревший, но с прежним гонорком у неё в доме.

      – Как это нет? Ты понимаешь от чего отказываешься?! У мамы пенсия поболее твоей зарплаты будет. Чистоганом червонец в месяц, а там, глядишь, продуктами чего наберёшь с её стола. Много ли сейчас ей надо? – повторился Антон, смешно всплеснув пухлыми ручками.

      – Не надо, мы не бедствуем, – она вспомнила мать. Та сетовала порой огорчённо, что ей, заслуженной работнице, пенсию определили раза в два меньше, чем Матрёне. «Поди ж ты, нигде толком не работала, а пензию себе вон какую охлопотала», – частенько ворчливо причитала она в дни, когда «край с краем не сходился». – Спасибо, скотина выручает».

      – Ну что ты заладила: «не надо, не надо». Мама говорит, что помощницы лучше Зинки не найти. Она же тебя чуть ли не дочерью