Принцип Полины. Дидье ван Ковеларт

импортированная по себестоимости. Анемичный четырехцилиндровый двигатель гудел, как стиральная машина в режиме отжима, и грохот цепей на снегу едва перекрывал этот звук.

      – Ей сносу нет, – успокоила меня мадам Вуазен, когда мотор в третий раз заглох в пробке за снегоуборочной машиной. – Не сменю ее ни за что на свете. Мы столько пережили вместе.

      Древняя корзина для пикника, плетеная, с кожаными ремнями, служила подлокотником между передними сиденьями. Сзади сиденья были сняты, там располагалось нечто вроде передвижной библиотеки, с которой спутник жизни хозяйки, по ее словам, летом объезжал окрестные деревни.

      – Он пенсионер, бывший железнодорожник. До нашей встречи не прочел ни одной книги.

      Чувствовалось, что она этим гордится как мало чем в своей жизни. От включенной вентиляции дохнуло полярным холодом и завибрировало зеркало заднего вида. Мадам похвасталась: – Вы мне не поверите, но в прошлом году всего лишь в ответ на мотивационное письмо, направленное в Дом Радио, – и я вам ручаюсь, что он написал его сам, даже не похвалившись тем, что он спутник жизни хозяйки книжного магазина, – его избрали членом жюри премии Ливр-Интер.

      Я порадовался за железнодорожника. Она так пылко, почти воинственно произносила слово «спутник» – в ее возрасте было в этом что-то трогательное. Без всякого перехода она спросила меня, что в точности Полина сказала мне о Максиме. Я сжато, равнодушным тоном изложил имеющуюся у меня информацию.

      – Что ж… Они были вместе, но он порвал с ней, когда сел, потому что думает, что она заслуживает лучшего. – Протирая тряпкой запотевшее ветровое стекло, она внесла ясность: – Он сидит за свою верность. Понятно? Зарубите это себе на носу. Все чушь, в чем его обвиняют, он не болтал лишнего и не предал президента. Он замечательный человек, Максим. Я знаю его с детства, он играл в футбол с моим сыном. Часто бывал у нас дома, потому что у него… Ну да ладно. Я бы не сказала, что он такой уж читатель, но в вашу книгу просто влюбился. Из кожи вон лез, чтобы убедить жюри. Максим вручит вам награду. Вообще-то он узнал в главном герое себя. Вы уж постарайтесь быть на высоте, он многого ждет от вас.

      Я воздержался от комментариев. Мои пальцы в кармане машинально поглаживали шелковый трофей, который я должен был вручить ему, – но в данном случае это была скорее памятка, чем награда. Чтобы скрыть смятение, я сосредоточился на криминалистическом досье счастливого избранника:

      – Вы сказали «президент»… вы имеете в виду Франсуа Миттерана?

      – Нет, Робера Сонназа, – поправила она таким тоном, будто это всем известно. – Президента Генерального совета.

      Следя глазами за движением «дворников», чтобы хоть изредка видеть дорогу, она отчеканила голосом пиарщика-агитатора:

      – Герой Сопротивления, оплот Лондонского радио, аристократ голлизма, колосс: он у руля уже двадцать лет. Это он сделал департамент таким, какой он ныне. Без него не было бы ни местной промышленности, ни независимой торговли, ни культурной политики. Даже для моей передвижной