Я – Распутин. Алексей Вязовский

принюхался, прошелся вдоль левой от входа стены. Женщины смотрели на меня в удивлении.

      – Тяжкий тут дух-то… Поди недалече спальня Катьки Мужеубийцы.

      – Ой, и правда… – Наталья посмотрела на меня в удивлении. – Сиделка говорила, что за соседней стеной Екатерина Великая умерла. А почему мужеубийцы?

      – Поди вам в гимназиях не рассказывали?

      Столыпина нахмурилась, произнесла, цедя слова:

      – Не надо пугать девочку! Делайте то, ради чего посланы, и убирайтесь!

      – Мамочка, ну пусть Григорий Ефимович расскажет!

      – У Екатерины муж был, Петр Третий… – я посмотрел на Столыпину. Заткнет или нет?

      Жена премьера лишь сжала губы.

      – Знаю, – кивнула Наталья. – Внук Петра Первого.

      – Ему сосватали невесту. Из немецких принцесс. Будущую Екатерину Вторую. Но семейная жизнь у них не задалась… – я замялся, не зная, как продолжить про любовников Фике. Посмотрел на Столыпину. Та лишь незаметно покачала головой.

      – И она убила своего мужа?? – не выдержала Наталья.

      – Не сама конечно же, подручные у нее были.

      Прошелся еще раз по комнате, встряхнул руками.

      – Тяжкий дух, тяжкий… – я покачал головой. – Но святая молитва завсегда помогает. Почистим сейчас ваше обиталище.

      Я встал на колени перед кроватью Натальи, начал «Отче наш». Молился громко, медленно.

      Столыпина быстро потеряла терпение, вышла из комнаты. А Наташа на последних словах даже присоединилась ко мне, перекрестилась.

      – Исповедуешься ли, чадо? – спросил я.

      – Исповедуюсь и причащаюсь, – кивнула дочка Столыпина.

      – Тверда ли твоя вера?

      – Тверда, отче!

      – Тогда и пугаться нечего. Поправишься ты. И ходить будешь. Веришь ли моему слову?

      – Верю, Григорий Ефимович!

* * *

      Вот в этом вся российская власть. Нужен был – подали к крыльцу ландо, привезли. Нужда отпала? Иди домой пешком.

      А мы не гордые… Я вышел из Зимнего, вдохнул морской воздух полной грудью. Рядом Нева несла свои свинцовые воды, дул холодный ветер. Но октябрьское солнышко постепенно нагревало город и уже успело расплавить снег. Дворники сгребали конские яблоки, по брусчатке мимо проехала богатая карета, запряженная четверкой лошадей.

      Ко мне подошел усатый городовой с шашкой-селедкой на боку, строго спросил:

      – Почто колобродишь у дворца? Кто таков?

      – Тобольский крестьянин, Распутин. Вызывали к Столыпину.

      – К самому первому министру? – поразился городовой.

      – К нему.

      – И зачем же ты ему нужон?

      – То дело секретное, касаемо его детей.

      Городовой снял фуражку, в сомнении почесал затылок.

      – Ладно, иди.

      И я пошел по Невскому. Он практически не изменился за сто лет – все так же по нему фланировала разодетая публика, сияли начищенные витрины магазинов и рестораций. По проспекту шла самая настоящая конка, и я не удержался – проехал пару остановок. Это было… необычно!

      У дома Гейденрейха я вышел, заглянул на почту. Дал