Медея, Мешок и Мориарти. Антон Рай

Стоит у двери. Говорит, что ей нужен Михаил.

      – Наверное, все-таки не тот Михаил.

      – Я ей так и ответила, но она говорит, что тот… и еще что-то про мешок сказала, я не поняла…

      – Если про мешок, значит, точно ко мне.

      – Почему, если про мешок – то к тебе?

      – Долго объяснять.

      – Долго объяснять… – растерянно-недовольно повторила за Мишей мама.

      Михаил поднялся. Он, естественно, был заинтригован и немного напуган. Что за женщина могла его спрашивать? Наверное, кто-то из ГКП-сообщников. Больше некому. Но кто конкретно? И почему надо прийти вот так – без предупреждения? Странно всё это. Опять-таки легко объяснялась и растерянность в голосе матери: ладно, к нему гости не ходили, но когда вообще у них в последний раз были гости? Кажется, никогда… Поднявшись с кровати, Михаил увидел свое отражение в зеркале и тут же вновь почувствовал себя не человеком с избыточным весом, но самым что ни на есть неряшливым толстяком. Да еще мятая футболка… Черт, хоть бы ему приодеться, что ли… «Ну и нарочно буду такой неряшливый и жирный, и наплевать! В конце концов, еще непонятно, кто там и зачем пришел…»20. Утвердившись в таких мыслях, Михаил прошел в прихожую; входная дверь стояла открытой, а у двери стояла ОНА. Он узнал ее сразу, хотя вживую до этого момента никогда и не видел. Медея.

      Никто не знал, как звали Медею на самом деле. Она появилась в пространстве инета под ником Medea, а затем, когда она предстала человеком из плоти и крови, это имя уже настолько прочно закрепилось за ней, что искать какое-то другое не имело смысла. Внешность ее, надо сказать, идеально соответствовала нику. Смуглая, как будто опаленная адским пламенем кожа; черные, бездонные как бездна глаза; черные как… как там говорится в таких случаях – как смоль? – черные как смоль волосы и черная как… – что там у нас еще бывает черным? – ночь, конечно же… – черная как ночь одежда. Всё в ней было черно и пугающе. Даже и сама ее красота (а Медея, несомненно, была очень красивой) пугала. Это была не та красота, которая звала полюбоваться на себя; это была красота обжигающая и даже испепеляющая. Красота, возвращающая комплименты таким тяжелым взглядом, что произнесший их невольно считал себя счастливчиком, если дело только взглядом и ограничивалось. Вообще, когда дело доходило до слов, никто не мог чувствовать себя в присутствии Медеи вполне в безопасности. Оно и не удивительно – ведь Медея считалась главным критиком ГКП, причем содержание слова «критик» в данном случае полностью соответствовало своей форме. Критикуя те или иные произведения, она уничтожала или даже, точнее, изничтожала их. Для примера приведу ее рецензию на пьесы Чехова:

      Дядя Ваня. Замечательная пьеса, после прочтения которой хочется повеситься.

      Чайка. Блестящая пьеса, после прочтения которой хочется застрелиться.

      Вишневый сад. Великолепная пьеса, после прочтения которой хочется утопиться.

      Три сестры. Умопомрачительная пьеса, после прочтения которой и остается лишь сойти с ума.

      Но любимым

20

Отсылка к Разумихину и его рефлексии по поводу своей внешности в глазах Авдотьи Романовны Раскольниковой: «Ну да, черт! А пусть! Ну, и нарочно буду такой грязный, сальный, трактирный, и наплевать! Еще больше буду!..» (Ф. М. Достоевский. «Преступление и наказание»)