Владислав Ходасевич. Чающий и говорящий. Валерий Шубинский

те отношения, что завязаны,

      Скучны и холодны, как мокрые крыши.

      Хотелось бы света, хоть электричества,

      Чтоб просветлела душа и комната…

      Ах, милое маленькое Величество,

      Не требуйте от меня экспромта[208].

      На еще более поздних стихах, которые Анна Ивановна читала в 1920 другу семьи, Юлии Оболенской, уже лежал “сильный отпечаток Владислава”. Стихи свои Анна Ходасевич подписывала “Софья Бекетова” – быть может, в память реально существовавшей поэтессы Екатерины Бекетовой, тетки Блока. В частном собрании в Москве хранится, по сообщению Николая Богомолова[209], маленький сборничек, состоящий из нескольких стихотворений “Елисаветы Макшеевой” – женского alter ego Ходасевича и Софьи Бекетовой.

      Первые месяцы жизни с Ходасевичем были трудны – не только из-за безденежья и тесноты. Как вспоминала Анна Ивановна, “нервы Влади были в очень плохом состоянии, у него были бессонницы и большая возбужденность к ночи”. “Маленькая Хлоя”, как называл в стихах Ходасевич Анну, стала не только верным другом и помощницей, но и сиделкой в дни частых болезней своего мужа.

      А для него это смиренное счастье было, конечно, и результатом известного самоограничения, отречения. Еще точнее – оно означало поражение в символистской погоне за “исключительным”. И – с другой стороны – непереносимость горькой свободы. С Анной Ходасевич позволил себе стать слабым, и неслучайно, говоря об этой любви, он полуиронически уподобляет себя бежавшему с поля битвы и описавшему свое бегство в оде “К Помпею Вару”, вольно переведенной в 1835 году Пушкиным, Горацию:

      Да, я бежал, как трус, к порогу Хлои стройной,

      Внимая брань друзей и персов дикий вой[210],

      И все-таки горжусь: я, воин недостойный,

      Всех превзошел завидной быстротой.

      Счастливец! я сложил у двери потаенной

      Доспехи тяжкие: копье, и щит, и меч.

      У ложа сонного, разнеженный, влюбленный,

      Хламиду грубую бросаю с узких плеч.

      Вот счастье: пить вино с подругой темноокой

      И ночью, пробудясь, увидеть над собой

      Глаза звериные с туманной поволокой,

      Ревнивый слышать зов: ты мой? ужели мой?

      И целый день потом с улыбкой простодушной

      За Хлоей маленькой бродить по площадям,

      Внимая шепоту: ты милый, ты послушный,

      Приди еще – я всё тебе отдам!

      Другое дело, что и отречение, и горацианский идеал “меры и грани” – это был лишь период в жизни поэта. Но период важный.

      Глава пятая. В счастливом домике

      1

      В меблированных комнатах Владислав Фелицианович и Анна Ивановна прожили недолго. Вскоре им удалось снять квартиру – сперва однокомнатную (у родственников первой жены, Торлецких, на Знаменке), позже, вероятно, более просторную (на Пятницкой улице, 49). “Гареныш” теперь жил с матерью и отчимом.

      Немедленно по истечении трехлетнего запрета, в 1913 году, Ходасевич обвенчался с Анной Гренцион – естественно, по православному

208

Сад поэтов: Сборник стихов. Полтава, 1916. С. 8.

209

Ходасевич В. Стихотворения. М.; Л., 1989. С. 420 (“Библиотека поэта. Большая серия”).

210

Здесь уже вольная контаминация античных сюжетов: Гораций Флакк сражался отнюдь не с персами. Впрочем, у Горация мотив “брошенного щита” восходит к Архилоху (VII в. до н. э.). По предположению В. Зельченко, главный античный подтекст этого стихотворения иной: финал третьей песни “Илиады”, где Афродита похищает Париса во время поединка с Менелаем и приносит к Елене.