Владислав Ходасевич. Чающий и говорящий. Валерий Шубинский

условились пообедать в “Вене” с Ниной Петровской.

      Обед вышел мрачный и молчаливый. Я сказал:

      – Нина, в вашей тарелке, кажется, больше слез, чем супа.

      Она подняла голову и ответила:

      – Меня надо звать бедная Нина.

      Мы с Белым переглянулись – о женщине с Невского Нина ничего не знала. В те времена такие совпадения для нас много значили.

      Так и кончился тот обед – в тяжелом молчании. Через несколько дней, зайдя к Белому (он жил на Васильевском острове, почти у самого Николаевского моста), увидел я круглую шляпную картонку. В ней лежали атласное красное домино и черная маска. Я понял, что в этом наряде Белый являлся в “совсем петербургском месте”. Потом домино и маска явились в его стихах, а еще позже стали одним из центральных образов “Петербурга”[144].

      В те недели, когда Владислав по-детски прятался от судьбы в Петербурге, его соперник, наоборот, приехал из Петербурга в Москву. Когда в конце октября Ходасевич и Белый наконец двинулись в Москву, все было решено. Пребывание “на волосе над неизвестностью” закончилось: Марина все решила сама. В предпоследний день 1907 года молодые супруги окончательно разъехались.

      А в первый день года наступившего в газете “Час” появилось стихотворение Кречетова “Смерть Пьеро (Веселая история)”, посвященное Ходасевичу:

      …Один лишь жалобный Пьеро

      Бредет с трагическою миной.

      Мелькнет ли белое перо

      Над изменившей Коломбиной?

      Вскочив на стол, Пьеро стоял

      С нелепо-вычурной отвагой.

      Кривится рот. В руке кинжал,

      В другой – бокал с кипящей влагой.

      И долгим вздохом бедный зал

      Ответил сдавленному стону.

      И темно-алый ток бежал

      По шутовскому балахону…

      Образы были типичны для того времени (вспомним недавно появившийся “Балаганчик” Блока), но стиль общения, характерный для символистского круга, вполне позволяет заподозрить намек бывшего шафера на драматически сложившиеся отношения молодых супругов. В любом случае момент публикации пришелся как нельзя “кстати”.

      Между тем, о семейном разладе Ходасевичей в Москве ходили самые разные слухи. Не все были на стороне Владислава. Экзальтированная девятнадцатилетняя Мариэтта Шагинян, которая в то время ни с поэтом, ни с его женой знакома еще не была, тем не менее донимала Марину “экстатическими письмами, объяснениями в любви, заявлениями о готовности «защищать до последней капли крови»”[145], а Владислава Фелициановича однажды формально. вызвала на дуэль.

      Однажды в Литературно-Художественном Кружке ко мне подошла незнакомая пожилая дама, вручила письмо, просила его прочесть и немедленно дать ответ. Письмо было, приблизительно, таково:

      “Вы угнетаете М. и бьете ее. Я люблю ее. Я Вас вызываю. Как оружие предлагаю рапиры. Сообщите подательнице сего, где и когда она может встретиться

144

Там же. С. 50–51.

145

Шагинян М. Собрание сочинений: В 9 т. Т. 3. С. 336.