Обнажённая натура продаст художников. Сергей Е. Динов

возмутился Точилин. – Что ты несёшь, Бальзакер?!

      – Открытки получили, вот и пришли, – размышлял Артур.

      – С ЖЭКа, – прохрипел Лемков. – Или с РЭУ, как там нынче жилконторы называются? С милицией пришли. Опечатывать будут. Выселяют.

      Удивительно, но Тамара безмолвствовала. Она сидела, напряжённая, ужасающая своей дикой красотой, и молчала. Глаза Точилина магнитом притягивались к глубокому декольте её кофточки.

      – Открываем? – предложил Тима-сын.

      – Сидим, – приказал Тимофей-отец. – Ждём.

      В железную дверь продолжали гулко дубасить кулаками. Раздался шум шагов по гравию возле заколоченных амбразур подвальных оконец. Сиплым, мужским голосом с улицы заявили совсем рядом со ставнями:

      – Там они сидят, сурки, там. Решётки навесили, суки.

      – Ломать будем? – уточнили вкрадчивым голоском.

      – А менты подвалят? – возразили сиплым. – Ждём.

      – Бандосы, – спокойно сказал Тима-сын. – Пришли.

      Все посмотрели на неподвижную Тамару. Она молчала.

      – Молчишь, женщина? – спросил Тима-сын. – Сейчас говорить надо. Ты – молчишь. Кто пришьёл? Зачьем пришьёл? Зовьём чёрных братьев? А? Папа? Зовём? Драка устроим! Стрелять будьем! – и чёрный Тима решительно поддёрнул рукав рубашки, поднёс мобильный телефон к уху. Но Точилин отметил, что когда великолепный, приёмный сын Тимофея Лемкова и Африки нервничает, он смягчает слова мягкими знаками «зачьем», «будьем» и тому подбное.

      – Погоди, Тим, – прохрипел Тимофей. – Сначала разберёмся кто есть кто и зачем. А уж потом…

      – Давай, – согласился Тима-сын, устало зевнул. – Спать хочу, как звер. Глаза слип… слипают.

      Точилин продышался, вспомнив, что уже давно никак не участвовал в действии, и мужественно спросил:

      – Что, подруга, тебе есть что сказать?

      – Тебе, Точила? Тебе – нет, – ответила великолепная в своей независимости стерва. – С тобой жалкий интель страница выдрана из жизни давным-давно и сожжена.

      – Нормально, – проворчал Точилин. – Типа, уела.

      – Точно. Бандиты. За картиной пришли, – подал голос из-под полотенца сгорбленный Тимофей. – Я Марику признался, что спёрли полотно и копию. Вот, пришли. Будут ставить на бабки. Счётчик включать.

      – Такси что ли? Не поньял?! – возразил чёрный Тима. – Щас выйду, поставлю счётчик. Раком.

      – У них стволы, сынок, – просипел Тимофей. – Стрелять будут. Убьют. К маме не ходи.

      – К маме?! Что у вас Раша творится?! – возмутился Тима-сын. – Беспредьел такой! В Бруклине, в Гарлеме такого нет. Не-е-ет. Белого пинаем, морда набьём, не заходи куда нельзя, где чёрный зона. А здесь? Везде застрелят, взорвут. Милиция спит.

      – В штаны наложил, да, негр? – злобно прошипела осмелевшая Тамара. – Здесь вам не там.

      – Молчи, женщина, – вежливо попросил Тима-сын. – Ты смотрела мои штаны? Если б смотрела, нежная стала, спать со мной захотела. А я хочу спать один. Сильно хочу. Устал. Европа летел. Два… две сутки. Эапорт ехал. Здесь сидел ночь. Водка