А потом я проснусь. Алайна Салах

развалившегося Тотошку. – Аж лодыжка онемела от твоей тушки. Вот посажу тебя на диету из риса – будешь знать.

      Зевнув, Тотошка поворачивается ко мне пузом и демонстрирует свои собачьи причиндалы во всей красе.

      – Или кастрирую, – грозно добавляю я. – И переименую в Евнуха.

      Сбросив с себя Тотошку и одеяло, я выпрыгиваю из кровати и шлепаю в сторону ванной. Почему-то жутко хочется пить. Неужели безалкогольное пиво так на меня действует? Всего-то полбутылки. Следом семенит Тотошка. За этого я его обожаю: за то, что жить без меня не может.

      – И что ты так на меня пялишься? – шутливо огрызаюсь я, стаскивая пижамные шорты. – Тоже зад разглядываешь? Все вы, мужики, походу, одинаковые.

      В ответ на это обвинение Тотошка без угрызений совести тыкается носом в сброшенное на пол белье и начинает его обнюхивать.

      – Да ты извращенец еще похуже этого Алана, – фыркаю я, раздвигая створки душевой кабины. – Хотя может он тоже таким балуется – кто его знает. С него станется.

      Повернув рычаг смесителя, я с наслаждением подставляю голову под струю теплой воды и тут же досадливо морщусь от настойчивого стука. Баба Лида.

      – Ты заперлась, что ли там? Вылезай скорее давай!

      – А что такое? – выкрикиваю я, застыв с лужицей шампуня в ладони.

      – А ты сама как думаешь-то? В туалет я хочу.

      – А подождать никак? Мне всего-то минут десять нужно.

      – Я и так три дня ждала. Доживешь до моих лет – узнаешь, что какое это великое событие – сходить посра…

      – Все, все! – перебиваю я, поморщившись. – Сейчас выхожу.

      Лязгая зубами от холода, я заворачиваюсь в полотенце и впускаю бабу Лиду.

      – И порося этот тут как тут, – ворчит она, глядя на развалившегося у стиральной машины Тотошку. – Ты опять, что ли, домой под утро припорола? Чуть не пришибла этого козла, когда он ко мне на кровать запрыгнуть пытался.

      – Почему сразу под утро? В час ночи где-то.

      Баба Лида с подозрением щурится.

      – Парня, что ли, себе завела?

      – Еще чего! – огрызаюсь я, сгребая Тотошку с пола. – Ты меня из душа вытащила, чтобы допрос устроить?

      – Ладно, не ори, – отмахивается она. – Иди лучше жрать. Я там кашу сварила.

      Оставив бабу Лиду наедине с ее долгожданным событием, я прямо в полотенце выхожу на кухню и скептически заглядываю в кастрюлю, стоящую на плите. Сморщившись, закрываю крышку. Не буду я есть подгоревшую овсянку. Все-таки баба Лида совсем стала старенькой. Еще пару лет назад готовила так, что ум отъешь, а сейчас то не доварит, то пересолит, то сожжет.

      Кашу я выбрасываю, а вместо нее делаю бутерброд с сыром и, устроившись на табуретке рядом с окном, принимаюсь жевать. Надо чуть попозже Инге позвонить, чтобы узнать, чем ее вечер закончился. Обычно она первой звонит ни свет ни заря, набрасываясь с расспросами: где была? кого видела?

      Спит еще, что ли? Время-то начало одиннадцатого уже.

      Вскочив как ошпаренная, я несусь в свою комнату за телефоном. Вот я тупица! А вдруг с ней случилось что-то? Это ведь совсем