Последний поклон. Виктор Астафьев

взглядом сразила она мужа, дескать, затесался, не обошлось без тебя. Дядя Левонтий, на крепком уже взводе, возгласил:

      – А вот и жена моя, Васеня, Василиса Семеновна! Хар-роший человек! Ну, чё ты, чё ты уставилась? Судишь меня? А за что судишь? Я ж тут свой! Еще свой-то какой! Правда, тетка Катерина? – за этим последовал крепкий поцелуй и объятие такое, что бабушка взмолилась:

      – Задавил, ой задавил, нечистый дух! Эко силищи-то! Вот бы на работу ее истратить…

      – Л-люблю потылицынских! Пуще всякой родни! Из всего села выделяю!..

      Васеню втащили за стол, усадили рядом с дядей Левонтием к уже разгромленному столу. Она для приличия церемонилась, двинула локтем в бок мужа. Он дурашливо ойкнул, подскочил. Все захохотали. Засмеялась и Васеня.

      – Хочешь быть сыта – садись подле хозяйки. Хочешь быть пьяна – трись ближе к хозяину! – советовали Васене. на что она оживленно отозвалась:

      – А я у обох!..

      А бабье плясало и выкрикивало под Мишкину гармонь, которую он рвал лихо, нещадно, и, дойдя в пляске до полного изнеможения, гости валились за стол, обмахивались платками, беседовали разнобойно, всяк о своем.

      – Што ж, гости дорогие! Хоть и много выпито, но опричь хлеба святого да вина клятого все приедливо, сталыть, ошарашим еще по единой!

      – Да-а, Катерина Петровна, беда учит человека хитрости и разумленью. До голодного года скажи садить резаную картошку – изматерились бы, исплевались.

      – И не говори, сват. Темность наша.

      – А назем взять? Морговали?

      – Я первая диковала: «Овощь с дерьмом ись не буду!»

      – Во-от! А нышло: клади назем густо, в анбаре не будет пусто!

      – И не зря, сват, не зря самоходы сказывают – добрая земля девять лет назем помнит…

      – Тятя. закури городскую.

      – Не в коня корм, Вася. Кашляю я с паперес. Ну да одну изведу, пожалуй.

      – Я ему шешнадцать, а он – десять! Я шешнадцать! Он десять! – рубил кулаком Кольча-старший.

      – На чем сошлися?

      – На двенадцати.

      – Вот тут и поторгуй! Жизня пошла, так ее!

      – Н-на-а, лихо не лежит тихо, либо валится, либо катится, либо по власам рассыпается…

      – …И завались сохатый в берлогу! – рассказывал дядя Ваня, давно уже забросивший охоту, потому как прирос к сплавному пикету. – А он, хозяин-то, и всплыл оттуда! Я тресь из левого ствола! Идет! Тр-ресь из правого! Идет!

      – Иде-от?

      – Идет! Вся пасть в кровище, а он идет. Цап-царап за патронташ – там ни одного патрона! Вывалились, когда сохатого гнал…

      – Биллитристика все это! – ехидно заметил грамотей Зырянов. – Со-чи-ни-тельство!

      – Вякай больше! Чё ты в охоте понимаешь? Сидел бы с грыжей со своей и не мыкал…

      Бабушка вклинилась меж Зыряновым и дядей Ваней – сцепятся за грудки, чего доброго…

      – Не пьют, Митрей, двое: кому не подают и у кого денег нету. Но чур надо знать! Норму.

      – И только поп за порог – клад искать, – а русский солдат шу-урх к пападье-еэ под одеяло-о-о!.. – напевал Мишка Коршуков Августе в ухо.

      – Руки