Московский чудак. Москва под ударом. Андрей Белый

же сквозь них поколол, как иголочкой, серым зрачочком, и им перекинулся от Василисы Сергевны к профессору; и от профессора – вновь к Василисе Сергевне.

      То был человек коренастый и лысенький, среднего роста и с русой бородочкой: правильный нос, рот – кривил; был он в рябенькой паре; он в руку профессора шлепнул рукой с таким видом, как будто бывал ежедневно; как будто он свой человек; и как будто – ровнялся.

      – Где вы пропадали?

      Провел в кабинетик.

      А Киерко руки свои заложил за жилет – у подмышек; и, поколотив указательным пальцем и средним по пестрым подтяжкам, видневшимся в прорезь:

      – Ну-с – нуте: как вы?

      Дернул лысиной вкривь; и, вперяясь зрачком в край стола, поймал шум голосов:

      – Это – кто ж?

      – Кувердяев.

      – Бобер, – не простой, а серебряный, – локти расставил, побив ими в воздухе, – как же здоровьице – нуте – Надежды Ивановны? – быстрый зрачок перекинулся с края стола на профессора; и от профессора – к краю стола: пируэтиком эдаким ловко подстреливал Киерко то, что желали бы скрыть от него.

      Подцепил он профессора: тот – как забегает; Киерко же:

      – Ну я ж бобруянин, провинциал, стало быть; вот и бряцаю – нуте: бездомок!

      Прошелся вкривую; стоял, заложив свои пальцы за вырез жилета, привздернув плечо, оттопырив края пиджака, и разглядывая прусачишку.

      – Скажу я, что все поколение – да бобылье же!

      Профессор смотрел на него, подперевши очки, – с удовольствием, даже со смаком, как будто превкусное блюдо ему предстояло отведать.

      – Да, да, – бобылье, – плеснул веком; зрачком же провел треугольник: прусак – глаз профессора – желтый паркетик – прусак.

      Подбоченился правой рукой; указательным пальцем левой он сделал стремительный выпад в профессора, точно исполнил рапирный прием, именуемый «прима», и будто воскликнул весьма укоризненно, бесповоротно: «J’accuse!»[7]

      – Вы – бобыль, как и я; богатецкий обед и там всякое – нуте: да это же – видимость: мы земляки, по беде.

      И – прусак – глаз профессора – желтый паркетик – прусак:

      – Как хомут, повисаем без дела… А впрочем, – вкрепил он, – хомут довисит: до запряжки.

      И сделалось: тихо, уютно, смешливо; но – жутко чуть-чуть: занимательно очень. Увидевши Томочку, носом открывшего дверь, поприсел: щелкнул пальцами:

      – А, собачевина, «Canis domesticus»[8], – здравствуй: пословица есть, – обернулся он с корточек, – любишь меня, полюби и собаку мою: собачевина, лапу!

      Схватив Томку за ухо, ухо на нос натянул – на соленый, на мокрый, на песий:

      – Породистый понтер; а шишка-то, шишка-то: мой собратан, – улыбнулся он вкривь на профессора, очень довольного ярким вниманием к псу, – я – животное тоже, но я – совершенствуюсь; ты пока – нет.

      И «поймал»: выражение сходства профессора с псом – в очертании носа и челюсти.

      Киерко хвастал вниманьем к безделицам: мелочи он наблюдал; и потом соблюдал воедино; и так соблюденное людям бросал прямо в лоб: выходило же и интересно, и ярко; а память его походила на куль скопидома: оттуда все сыпались разные черточки, полуштришки, мелочишки:

7

Я обвиняю! (фр.)

8

Домашний пес (лат.).