Багдадский вор, или Фэнтези по мотивам «Сказок 1000 и одной ночи». Ахмед Абдулла (Александр Романов)

продолжал дрожать:

      …

      «В пагоде исключительной чистоты,

      Мои мысли блуждают—

      Выйди ко мне через

      Врата Драгоценностей…»

      …

      Она оборвала свою песню на высокой ноте, звук струны задрожал в воздухе. Она посмотрела на принцессу, лежавшую на кушетке с балдахином; повернулась к Земзем, другой рабыне, арабке, всецело преданной своей госпоже; приложила палец к её губам.

      «Принцесса Небеснорожденная спит», – прошептала она, и двое рабов тихо вышли из комнаты; звуки лютни и слова песни становились всё тише и тише:

      …

      «Смотрящий из резного широкого окна

      В пагоде изысканной чистоты,

      Напрасно я ищу очертания

      Дома из Белого Нефрита…»

      …

      Дрожащие ритмы стихли, и Ахмед поднялся, держа в руке нитку жемчуга.

      «Очаровательно!» – подумал он, потому что у него был прекрасный музыкальный вкус. – «Давайте посмотрим, достаточно ли я, Багдадский Вор, вор, чтобы украдкой взглянуть на певицу!»

      Он вышел из зала. Он взбежал на один лестничный пролет, обойдя стороной огромного стражника-нубийца, который сидел на корточках на одной из ступенек и крепко спал, скрестив обезьяноподобные руки на рукояти двуручного меча; он шёл на звуки музыки, пока не достиг другой лестницы, которая вела вниз, в продолговатую комнату, в крутом изгибе блестящего мрамора с оливковыми прожилками; и, перегнувшись через балюстраду, увидел там, сокрытую тонким шелком балдахина, дремлющую Зобейду.

* * *

      Случилось ли это из-за его непостоянства? Или то был Случай, ниспосланный Судьбой?

      Древние арабские летописи, которые донесли до нас рассказ о Багдадском воре, умалчивают об этом. Но они говорят нам, что в тот же самый момент, Ахмед сразу, немедленно и полностью забыл про певицу, в поисках которой он покинул сокровищницу, и видел только спящую принцессу; и мог думать только о ней. Это маленькое личико, похожее на цветок, лежащее там, внизу, на шелковой подушке, притягивало его, как магнит. Он перепрыгнул через балюстраду; мягко, со шлепком, как большой кот, приземлился на ноги; подошел к кушетке; посмотрел на Зобейду; прислушался к ее тихому дыханию; и испытал новое ощущение, странное ощущение, ощущение, которое было сладким, но смешанным с великой тоской, и в то же время жёлчно-горьким с сильной болью, дергающей за струны его сердца.

      «Любовь с первого взгляда», – лаконично называют это древние записи.

      Но что бы это ни было, любовь ли с первого взгляда или любовь со второго… – а он действительно посмотрел во второй раз, смотрел долго, смотрел пылко, не мог отвести глаз, – для него это было так, как если бы они внезапно остались одни; она и он, одни во дворце, одни в Багдаде, одинокие во всём подлунном мире. Балдахин, возвышавшийся над кушеткой, казалось, был до краев наполнен какой-то всепоглощающей красотой диких и простых вещей, таких как красота звезд, ветра и цветов, и ещё чем-то, чего всю его жизнь подсознательно требовало его сердце, жаждало, казалось, напрасно, по сравнению с чем его вчерашняя жизнь была всего лишь тусклым, жалким, бесполезным сном.

      Едва сознавая, что делает и зачем, он присел на корточки рядом с диваном. Едва