Багдадский вор, или Фэнтези по мотивам «Сказок 1000 и одной ночи». Ахмед Абдулла (Александр Романов)

в котором он исчез, мальчика, цепляющегося за него, как обезьяна. В следующее мгновение он соскользнул вниз и обошел аудиторию, прося бакшиш, который был щедро предоставлен; и даже Ахмед был готов подчиниться импульсу и уже полез в свои мешковатые штаны за монетой, когда хриплый, гортанный крик ярости заставил его быстро обернуться. Там, похожая на тучную богиню гнева сливового цвета, стояла нубийская кухарка, пришедшая из недр дворца. Она увидела миски с едой; увидела, что нечестивые руки играли с их содержимым; увидела алчно жующего Ахмеда; и, сложив два и два, пошла на него, размахивая своим тяжелым железным ковшом для перемешивания риса, как боевым топором сарацинов.

      Ахмед обдумал и действовал в одну и ту же долю секунды. Он оттолкнулся от перил балкона, прыгнул прямо на волшебную веревку, ухватился за нее, и вот он уже болтается в воздухе, повариха выкрикивала ему проклятия сверху, индус вторил им снизу. И будь то упоминание – в пользу Ахмеда или к его стыду, как вам больше нравится, – но он ответил на оба, беспристрастно, оскорбительно, с энтузиазмом, оскорблением на оскорбление и проклятием на проклятие.

      – Вернись сюда, о, Сын безносой матери, и заплати за то, что ты украл! – кричала повариха.

      – Спускайся сюда немедленно, о Верблюжье отродье, и будь жестоко избит! – требовал колдун.

      – Я не сделаю ни того, ни другого! – засмеялся Багдадский Вор. – Здесь, наверху, мне просторно, приятно и очень эксклюзивно! Вот я здесь, и здесь же я и останусь!

      Но он этого не сделал. Ибо в конце концов факир потерял терпение. Он сотворил ещё один магический пасс, прошептал еще одно секретное слово, и… веревка поддалась, изогнулась, дернулась из стороны в сторону, обмякла, упала наземь, и Ахмед растянулся на земле. Почти сразу же он снова был на ногах, его проворные пальцы вцепились в веревку. Но рука индуса была столь же быстрой, как и у Ахмеда, и так они стояли, дергая за веревку, а толпа смотрела и смеялась, как вдруг издалека, там, где возвышалась мечеть, её минарет из розового камня был наполовину покрыт блестящей фаянсовой плиткой тёмно-зелёного павлиньего цвета, донесся голос муэдзина, повторяющего призыв к полуденной молитве, тем самым утихомиривая извечную рыночную суматоху:

      «Эс салят ва эс-салам алейк, ях аувел халк Иллах ва хатимат рассул Иллах – мир Тебе и слава, о первенец созданий Божьих и печать апостолов Божьих! Привет вам, преданные! Привет вам, спасающиеся! Молитва лучше, чем сон! Молитва лучше, чем еда! Благослови вас Бог и Пророк! Придите, все вы, верующие! Приходите на молитву! Приходите на молитву! Приходите на молитву!»

      «Ва хатимат рассул Иллах…» – пробормотала толпа, поворачиваясь в сторону Мекки.

      Люди пали ниц, касаясь земли ладонями и лбами. Индус присоединился к ним, горячо распевая молитвы. Ахмед сделал то же самое, хотя и не так рьяно. Действительно, в то время как механически, автоматически, он поклонился на Восток, и пока его губы произносили слова молитвы, его блуждающие, беззаконные глаза заметили волшебную веревку между ним и индусом. Последний, занятый своими молитвами, не обращал на это никакого