Ещё слышны их крики. Артем Римский

как ранее ее визги взывали к моему нетерпению.

      – Поймите, – обратился я к ней полушепотом, стараясь быть как можно мягче, – скорее всего, произошла какая-то сложная и труднообъяснимая ошибка. Я никак не могу быть вашим мужем.

      – Жак, – отвечала она, – неужели ты совсем меня не помнишь? Это ведь я, Левый Сапог, твоя жена.

      Я нетерпеливо поморщился и в попытке принять более убедительный вид, ответил:

      – Мне стерли память, понимаете? Я великий ученый, который создал ужасающий препарат, способный превратить память человека в чистый лист.

      Вид мой, видимо, оказался не столько убедительным, сколько заговорщицким, и девушка теперь смотрела на меня, как на сумасшедшего. Затем покачала головой, и вовсе спрятала лицо в ладонях.

      – О, Господи, – всхлипнула она, – началось. Каждый раз одно и то же.

      – Человек, который поручил меня заботам вашего отца уже мертв, поймите же… как вас там зовут? Сапог?

      – Левый Сапог, – протянула она со слезой в голосе.

      – Вы сказали, что Гильотина уже был здесь. Что он говорил вам? Вы даже не представляете, кто этот человек. Вам следует держаться от него подальше.

      – Он просил денег за выбитое стекло, – тут она заплакала. – Говорил, что ты выбил у него в квартире стекло. А где я возьму ему деньги, если их нет? Нет могил – нет и денег. Ты хоть представляешь, как мы жили в течение этих трех месяцев, Жак? Мы голодали! Мы реально голодали!

      – Мне очень жаль это слышать, но повторю: это какая-то ошибка. Я не могу быть виной ваших несчастий. Я работал на спецслужбы, а в течение последних трех месяцев на мне проводили опыты, – я сделал короткую паузу, поскольку Левый Сапог начала плакать еще сильнее, и добавил: – В любом случае, мне нужно идти.

      Последние мои слова произвели на нее эффект взорвавшейся бомбы.

      – Мама! – завопила она так, что у меня зазвенело в ушах. – Мама! Он снова хочет идти пьянствовать! Мама, что же делать?! – она вскочила, запахнула халат, вцепилась руками в волосы, и, сделав по комнате круг почета, бросилась вверх по лестнице, сотрясая пространство пронзительными воплями: – Пусть меня небо уже приберет, мама! Он опять за свое! Не успел протрезветь, и снова в бой!

      – Я тебе говорила, скотина старая! – услышал я соответствующие вопли матери, адресованные ее мужу. – Говорила?! Говорила, что ты доведешь парня до алкоголизма?! Вот, любуйся своей работой! О, Господи, помоги этому несчастному могильщику обрести покой в душе! Избавь его от порока! О, небеса, не дайте мне на старость лет остаться без куска хлеба!

      – Мама, встань с колен! – кричала дочь. – Сейчас не время валяться по полу! Он хочет уйти, понимаешь?! Он хочет бросить нас в голоде и холоде!

      Два чувства, уже знакомых мне, вновь ярко дали о себе знать в тот момент, когда я поднимал старый плащ, который мне ранее одолжил Бездарщина. Во-первых, странное чувство того, что и моя воля, и моя логика умеют отделяться от меня; они, вроде бы, и подчинялись мне, но только тогда, когда им это было выгодно, и в любой момент могли взбунтоваться