Часть. Игнат Дэйнов

съёживается, рядом со мной замирает Точилкин.

      Нагибаюсь, смотрю меж железных кроватных прутьев, – в конце кубрика на шконках расположилась компания из шести тел. На табуретке у них водка. Закуски нет.

      -Иди сюда! – кричит кто-то оттуда.

      Я приглядываюсь и вижу того любителя идентифицировать личность, с которым имел «удовольствие» общаться в коридоре.

      Белобрысый, крепкий, с пустыми глазами и хриплым голосом. По его пьяному взгляду не понятно кому он кричит, так как его заспиртованные интеллигентные очи от сильного водочного течения расплылись в разные стороны.

      -Я? – спрашивает за моей спиной Точилкин.

      -ХуЯ! – летит тут же рифма в ответ. -Сюда иди, говорю!

      Точилкин идёт в конец кубаря.

      Испытываю секундное чувство радости и одновременно стыда.

      Берусь за шконку, заправляю её, усиленно делая занятой вид, пытаясь уловить ушами дальнейшую судьбу Точилкина.

      Говорят тихо и смысла разговора разобрать не могу.

      Вдруг, раздается шлепок и звук падающего тела разносится по кубарю поражая моё сознание своей резкостью и беспощадностью.

      Выглядываю из-за кроватей,-все шестеро топчут лежащее на полу тело, скрючившееся в позу эмбриона.

      С силой сжимаю синее уставное покрывало.

      Вмешаться или нет?

      Нет. Не вывезу, а проблем нахватаюсь. Надо сначала понять кто они, сколько у них власти в роте и как часто такое бывает.

      Может Точилкин сам нарвался, я-то разговора не слышал.

      Пинать перестают быстро.

      Ещё минута тихого разговора, возня, тяжелые шаги и возле меня появляется Точилкин, держащийся за ребра.

      Под левым глазом у него набухает шишка, под правым рождается слеза.

      Она одиноко вылезает, растет, резко скользит по щеке хозяина и, коротко сверкнув в полёте, умирает где-то на полу.

      Отворачиваюсь.

      Первое вечернее построение.

      По моим прикидкам, нас в роте чуть больше сотни.

      Около половины-выходцы из южной части страны и ребята с восточными чертами лица.

      У многих русских ребят моего призыва замечаю синяки на лице.

      Выходит дежурный офицер.

      -Сейчас, готовимся к отбою, умываемся, хуё-моё и всё, после 22 часов никто не шарохается, ебать. – говорит он так, будто ему тяжело даются слова.

      Он на несколько секунд зависает, затем зевает, обнажив коричневые зубы и язык с жёлтым налётом.

      -Всё, съебитесь нах. – он лениво идёт в комнату офицеров, а мы разваливаемся кто куда.

      Отовсюду раздаются незнакомые мне наречия, ругань, мат. Вокруг меня снуёт масса злых, гогочущих, стонущих… Я словно оказываюсь в стае гиен, беспощадно поедающих слабейших.

      Иду обратно в кубарь и решаю не умываться.

      Завтра, всё завтра. Буду осваиваться здесь, привыкать, а сегодня почему-то хочется просто зарыться под одеялом…

      Через час мы все лежим.

      Я