Гулистан. Саади

трогательных и прекрасных стихов. Отец стоит, тоскуя перед могилой мальчика, точно детский голос говорит:

      «Если перед мраком ты в ужасе стоишь,

      Смотри, чтобы тебе туда войти со светом».

      И поэт прибавляет:

      «Если ты хочешь, чтобы ночь могилы была

      как день светла,

      Свет добрых дел твоих зажгли».

      Если странствования принесли Саади большой опыт и знание человеческой природы, то они все же оставили его тем узко правомерным мусульманином, каким он был, по – видимому, еще в юности; суфизм, видимо, мало дал ему религиозной широты и терпимости. Ему ненавистно и непонятно то, что он считает идолопоклонничеством в Индии. Он равно презирает христиан и евреев:

      «Если вода в пруду христианском и не чиста,

      Еврейский труп омыть я ею не стесняюсь».

      В этом отношении Саади был вполне средним человеком своей среды и своего времени; но на его же родине чуткие поэты, проникнутые страстным исканием истины и потому глубоко терпимые к тем, кто своими путями искал эту истину, говорили:

      «Всякое сердце, в котором зажжен свет любви, —

      Молится ли оно в мечети или в синагоге, —

      Имя его записано в книге любви

      И свободно оно от страха ада и от мечты о рае».

      Время шло. Не раз уже тоска по родине мучила поэта на далекой чужбине. К сожалению, и тут, как и по отношению к отъезду из Шираза, мы не знаем, что было непосредственной причиной возвращения Саади.

      Вернулся он на родину стариком, но бодрым, свежим и жизнерадостным. В Ширазе в это время жилось хорошо, благодаря мудрому управлению сына первого покровителя поэта Абу-Бекра; этот правитель сумел не только водворить порядок внутри страны, но и уплатою дани монголам сохранить ее от их посягательств.

      Возвратившись в Шираз, Саади приступил к написанию двух главных своих воспроизведений: «Бустану» («Плодовый сад»), в стихах, и «Гулистану» («Цветник Роз»), в прозе и стихах. Первая книга окончена в 1257 году, вторая в 1258 году. Нечего удивляться этой быстроте работы, творчества. Саади был опытным художником слова, в совершенстве владевшим формою и много уже написавшим; к тому же, он во время странствований вел записи, которые и использовал: слишком уже живы некоторые из его рассказов, чтобы можно было предположить, что они написаны на память, через много лет. Годы старости Саади провел в кругу друзей, на родине, в почете и известности. Но слава мало повлияла на Саади: мы видим его и в эти годы тем же скромным созерцателем и вдумчивым участником жизни, тем же неизмененным советчиком, учителем житейской мудрости, что и прежде, также трезвым, но и также доброжелательным и внимательным к людям. Теперь особенно ярко сказалось то, что особенно замечательно в Саади: несмотря на свой великий талант, он был средним человеком. Мы не видим в нем страстного богоискательства суфиев с их широкой терпимостью и требованиями высокой отшельнической