Жизнь среди людей. Алиса Рекунова

должна плакать.

      – Все будет хорошо, – сказал я, потому что вспомнил, что людей надо подбадривать и говорить, что все будет хорошо, даже если не знаешь точно, будет или нет.

      Я не был уверен, будет ли все хорошо, поэтому соврал.

      – Прижимай немного сильнее, – сказал я и приложил руку к ее дрожащим рукам.

      Я запачкался кровью, но это было неважно.

      Алина посмотрела мне в глаза, и ее взгляд парализовал меня сильнее, чем лежащий на земле Юра Бережков.

      Она смотрела на меня. Я смотрел на нее.

      И это длилось бесконечность. Будто мы попали в сингулярность, где секунды растягиваются, и каждое мгновение становится вечностью.

      Я поймал себя на мысли, что хочу утешить ее. Поцеловать.

      Я уже потянулся к ней, но тут раздался резкий звук сирены, и во двор въехала машина скорой помощи.

      9. Шторм

      Мы уже не узнаем друг друга в шумной серой толпе.

      Зима наступает на мир, и без того слишком хмурый.

      Мы не спрячемся, нам уже ничего не успеть.

      Прозрачный воздух дрожит

      В ожидании бури.

      Факт: в мире людей очень сложно понять, что правильно, а что нет.

      Слишком много полутонов. И так странно, что несчастье может привести к чему-то хорошему.

      Мама и Игорь не стали есть пиццу, которую я разогрел к их приходу. Вместо этого они сели на диван в гостиной, а мне пришлось стоять перед ними. Не самое приятное ощущение, когда на тебя смотрят и молчат.

      Я думал, что мама придет одна, но их было двое. Снова двое.

      – Почему ты прогулял? – спросила мама.

      – Ну все ушли, и я тоже…

      – А если все с девятого этажа будут прыгать, ты тоже прыгнешь?

      – Это нечестный вопрос, – сказал я, глядя в пол.

      – Чего? – спросил Игорь.

      Я попытался объяснить:

      – Сначала мне говорят: не выделяйся. Не отсвечивай. Это мамина цитата. Ты сама мне так говорила, – я посмотрел ей в глаза. – Я не должен выделяться, я должен быть как все. А теперь ты говоришь, что я не должен быть как все. Ты не считаешь, что где-то здесь есть противоречие?

      – Ты должен уметь отличать хорошее от плохого, – сказала мама.

      – Это этическая дилемма, которая не имеет однозначного ответа, – сказал я, повысив голос, и тут же опустил глаза.

      Я чувствовал, как злость течет из меня, я выдыхал ее из легких, она сочилась из каждой поры моего тела, я выплевывал ее, когда говорил. Это, конечно, метафора, но очень реальная. Злость застилала мне глаза. Я сжал кулаки так сильно, что ногти впились в кожу.

      – Если бы я не пошел с остальными, я бы не смог влиться в коллектив. Если бы я попросил других остаться, никто не стал бы меня слушать. Если бы я остался один, меня считали бы предателем. Ты знаешь, что такое, когда тебя считают предателем в шестнадцать лет? Нет, не знаешь, потому что ты все забыла, потому что тебе уже давно не шестнадцать, и ты не знаешь ничего о микрогруппах, которые образуются в школе, ты не знаешь ничего о нашем классе и взаимодействии внутри него.

      Слова лились из меня, и я закрыл рот руками,