Второй сын. Эми Хармон

сама сочинила эту песенку? – спросил он. – Прямо сейчас? – Голос у Хёда был спокойным и любопытным. Казалось, он не обиделся.

      – Нет. Это глупая песенка, которую вечно горланил мой брат. Гилли всегда придумывал песни про разные глупости. Про самые обычные вещи.

      – Но он явно не был знаком с парнем по имени Хёд.

      – Нет, – подтвердила она. И спела ему песенку, которую придумал Гилли, но на этот раз не стала менять слова:

      Льется песня моя, словно мед:

      На свете жил-был слепой крот,

      Он ползал и бегал,

      Таился от мира,

      Но все же попал в переплет.

      – И правда, смешная песня. И глупая, – с улыбкой сказал Хёд. – Спой мне еще. Спой ту песню, которую ты пела в море.

      – Я тогда пела много песен, – прошептала она.

      Вот он и вернулся обратно, к своему первому вопросу.

      – Почему?

      – Я хотела, чтобы моя семья меня услышала. Чтобы меня услышал Всеотец Один… и забрал меня к ним.

      – Ты пела его имя… имя Одина. Я это слышал. Эту песню поют хранители в храме.

      – Отец Один, ты все видишь, – пропела она, понимая, о какой песне он говорит. Он согласно кивнул, и она продолжила: – Отец Один, ты все видишь. Видишь, я здесь, под тобою? Забери меня на гору, где живут лишь храбрецы.

      – Та самая песня. Спой еще раз, – прошептал он.

      Она спела еще раз, прибавляя новые куплеты, вновь и вновь умоляя Одина. Она не боялась смерти, потому что знала: смерть не придет. Такова суть страха. Страх взывает к судьбе, и та всегда ему отвечает.

      Она допела, но отзвуки ее песни эхом отражались от стен пещеры. Взглянув на Хёда, она увидела, что он сидит с совершенно прямой спиной, закрыв свои странные глаза.

      – Хёд? – изумленно позвала она, а потом потянулась к нему, взяла за руку. – Это песня о смерти. Не надо было мне ее петь, – сокрушенно сказала она. – Быть может, ты веришь в такие вещи. Я не хотела тебя пугать.

      Он сжал ее ладонь в своей:

      – Я не испугался… но я увидел гору. Твой голос рисует у меня в голове разные картины. В ночь, когда был шторм, я решил, что твой голос – дар от самого Одина. Тогда я всю ночь напролет слушал твое пение. Но не видел картин. Не видел… цветов. Это… потрясающе.

      – Мой голос рисует картины? – ахнула она.

      Никогда прежде она не слышала ничего подобного. Но… она никогда еще не пела слепцу.

      – Спой еще, – попросил он, не выпуская ее руки.

      Она спела ему песнь урожая – золотые яблоки, красное вино, синее небо, яркие оранжевые сполохи костра, вокруг которого все танцуют. Она пела, а Хёд все сильнее сжимал ее ладонь обеими руками, словно боясь, что она вырвется… или сбежит от него. По его лицу разливался восторг, свет от огня плясал в затянутых туманом глазах.

      – Я не знаю, как они называются. Цвета… я вижу их у себя в голове… но не знаю названий. Споешь мне еще? Я хочу снова их увидеть.

      Как могла она отказать? Она снова спела ему ту же песню, с самого начала.

      – Золотые яблоки, – восхитился он. – Что значит золотые? Что еще золотое?

      Она задумалась.

      – Мои