Одержизнь. Анна Семироль

мне не друзья, – отрезает подросток.

      – Суров! И как ты думаешь жить в Ядре, не общаясь с равными по происхождению?

      – Если мне уготовано работать на людей, общаться я буду с теми, для кого стану работать.

      – Пример Доминика Каро для тебя ничего не значит?

      – Я не собираюсь вести в Ядро тех, кто дорог. Я сам к ним уйду.

      Начальник полиции не может сдержать усмешку.

      – Что? – настороженно спрашивает Жиль.

      – Да ничего. Возраст у тебя замечательный. Всё в мире либо чёрное, либо белое.

      – Либо я не хочу с вами разговаривать.

      – Да чёрт с тобой, не разговаривай. Только дверь больше на ходу не открывай.

      Остаток пути до Ядра Жиль спит, натянув на голову безразмерный свитер, а Канселье думает о своём. О том, что сын всё больше времени проводит со своей девушкой, а дочь всё кашляет и кашляет с самой зимы.

      Ворота КПП открываются, охранник отдаёт честь, пропуская помятый электромобиль начальника полиции на территорию Ядра.

      – Хоть за автомат подержись для приличия, раз документы не проверяешь, – шутит Канселье, опустив оконное стекло, и медленно ведёт машину по мостовой под аркой ворот.

      Разбуженный мальчишка на заднем сиденье зевает, трёт глаза, озирается по сторонам. Провожает сонным взглядом особняк Каро на вершине холма у поворота к реке, по-детски вытягивает шею, пытаясь заглянуть через перила, когда машина въезжает на мост.

      – Красивые цветы, – кивает в сторону роскошного сада Канселье. – Кто там живёт? Кажется, семья месье Сержери?

      – Угу, – откликается Жиль. – Вероника брала луковицы тюльпанов у старенькой мадам Кристель. Вон тех, полосатых, с пушистыми краями.

      Грядки с затейливо посаженными тюльпанами превращают садик перед домом в роскошный яркий ковёр. Голубые мускари напоминают маленькую реку, в которую глядит апрельское небо. Заметив, что Жиль засмотрелся на цветы, Канселье сбрасывает скорость.

      – Не надо, – негромко говорит его пассажир. – Выглядит так, будто…

      Он не договаривает, замолкает. Канселье пожимает плечами, и электромобиль сворачивает в сторону Оси. На подъезде к главному зданию города бушует цветущая форзиция, и дорога утопает в золотых облаках. Золото сменяет нежный розовый – сакура. Прищурившись, Канселье смотрит на высокие деревья, припоминая, сколько же лет самой старой сакуре – вон той, высоченной, стоящей отдельно.

      – Теперь весь мир будет таким, да?

      – Ну… с годами, думаю, да.

      – Я выходил за пределы города, – говорит Жиль, всё так же глядя в сторону. – Несколько раз. И видел только травы. Высокие травы, можно заблудиться.

      – Деревья тоже есть, – уверенно произносит Канселье. – Только маленькие ещё. Я недавно видел саженцы, они сейчас очень быстро растут. Быстрее обычных деревьев, которые сажают в парке. А в Третьем круге трава выросла даже на крышах. Видел?

      Жиль сдержанно кивает. Канселье в очередной раз выворачивает руль, машина съезжает с главной