Под открытым небом. Том 1. Александр Станиславович Малиновский

Когда вернувшийся с войны Василий увёл за руку меня в дом к своей матери Прасковье, не понравилось ей это. Много девок было на селе, а он меня с тобой, с чужим ребёнком, привёл. Выговаривала часто мне свекровь. Я плакала, Василий терпел. Просил не обращать внимания. Не выдержал сам: в один день взял тебя на руки, хлопнул дверью и ушёл от матери своей. Я за ним еле успевала бежать. Шли, сами не знали, куда.

      Опомнились, когда оказались на Самарке, у воды.

      – Ну, что, топиться будем? – спрашиваю Васю, а сама сквозь слёзы смеюсь.

      И смех, и грех.

      – Умру, а к матери не вернусь, – отвечает Василий.

      Сели мы на жёлтенький песочек. Я плачу. Чудно теперь вспоминать. Смеркаться начало. Под лодкой какой, что ли, думаю, будем ночевать, больше негде. А тут ты плачешь, маленький совсем ещё. Вдруг мать моя выходит из кустов:

      – Вот они где! А я обыскалась везде, обезножила. – И скомандовала: – Пошли к нам!

      – Не пойду, – заерепенился Василий.

      – Почему это? – не сдаётся твоя бабка, – я Ивана успокою. Приходим в дом, отец во дворе. Увидал нас с Василием, тебя на руках, взорвался:

      – Ах, туды-растуды, знал ведь, что ничего не получится!

      – Получится, Иван, получится.

      Баба Груня выступила вперёд и ещё увереннее заявила:

      – Уже получилось!

      – Что? – не понял дед Иван.

      – А вот то и получилось, что у мужа и жены должно получиться. Беременная она.

      – Ну, дела с вами, – удивился дед.

      – Я уже Петенькой ходила, – пояснила Катерина, отнимая у Пети стакан, в который он успел зачерпнуть муки и пытался на коленках насыпать маленькие беленькие горки. – Тогда ночью дед Ваня и баба Груня посоветовались, и наутро поехали в Кинель к недавно покинувшим Утёвку Горюновым. Их изба пустовала. Сговорились. Купили у них дом и год за него расплачивались. Так вот мы и зажили в горюновой избе.

      Аксюта Васяева

      С тех пор, как Василий Фёдорович стал сам ходить на костылях, в избу к Любаевым зачастили. Одному надо ножницы поточить, другому – сепаратор или пахтонку отремонтировать, валенки подшить. На всё хватает времени у Карася, так по-уличному зовут отца Шурки.

      – Ты бы, Вася, хоть говорил, сколько стоит чего. А то меня одолевают, – жаловалась Катерина.

      – Сами сообразят.

      И вправду, за работу приносили яички, молоко, а то и просто обещали «подмогнуть, когда надо».

      – И как это он всё умеет? – удивлялась Аксюта Васяева. – Мою пахтонку три мужика смотрели, а он сделал.

      Аксюта забежала за углями для утюга, да невольно задержалась – поговорить охота.

      – Руки соскучились по делам, вот и вся разгадка. Его теперь не остановить, я знаю. Семь лет в госпиталях – не фунт изюма, – отвечала мать Шурки.

      – Неужто прямо все семь лет? – ахнула Аксюта.

      Она приехала жить из соседней Покровки и многого не знала. – Семь лет, но с перерывами, – поправилась Катерина. – За всё время года три пожил дома, приезжал, а как раны открывались – снова