Киноутопия. Антон Рай

сластолюбивые грезы. Бахчи, он же владыка кабинета, с улыбкой наблюдал замешательство своего гостя:

      – К вашим услугам, дорогой Виктор. Вас не утомила эта балаболка в приемной? Хочу от нее избавиться, но это невозможно: они все на одно лицо и фигуру – и в голове у них у всех одно и то же. Она вам, конечно, уже сказала, что она не секретарша, но актриса? Ну конечно… Но прошу вас, не стесняйтесь, проходите, присаживайтесь. Как видите, в своем кабинете я всё устроил на восточный лад. Оазис спокойствия и неги среди вечно-спешащей к инфарктам и прочим разочарованиям столицы7. Там, на улице – беготня; здесь, у меня – нега. О, «нега» – это мое любимое слово. Знаете, как оно расшифровывается? – «полное довольство». Неудивительно, что сегодня это слово почти неупотребимо, потому как сегодня не умеют быть довольными своей жизнью. Мы, люди Запада, умеем только суетиться, но только на Востоке умеют жить8. Но мы, русские, слава небу, всё же ближе к Востоку, чем к Западу. Не правда ли, дорогой мой Виктор?

      «Дорогой Виктор» не отвечал, продолжая рассматривать кабинет. Его внимание привлекла роскошная люстра – она была какой-то уж слишком роскошной, так что умудрялась несколько дисгармонировать даже и с окружающей роскошью – к тому же она свисала с потолка как-то уж больно низко, можно сказать, угрожающе, так что и не очень хотелось под ней проходить.

      – А, любуемся люстрой? Роскошная вещь, не правда ли? Но это так, люстрочка, а не люстра. Есть одна люстра… Впрочем, эту историю я рассказываю только своим близким друзьям, а мы пока пребываем лишь в начале нашего знакомства, хотя я и надеюсь, что уже к концу сегодняшней встречи мы станем друзьями. Но присаживайтесь, присаживайтесь, – сказал Бахчи, указывая рукой на музейного вида стул, очевидно, выкраденный из какого-нибудь Петродворца. Виктор осторожно присел. Бахчи испытующе смотрел на него.

      – Ну, как?

      – Что?

      – Удобно?

      – Сидеть?

      – Да – удобный стул?

      – Удобный, – ответил Гольц, несколько озадаченный темой диалога.

      – Я, знаете ли, хочу, чтобы и мне, и моим гостям было максимально удобно. А вы, я смотрю, не придаете удобствам большого значения?

      – Не придаю.

      – И напрасно. Да, напрасно. Помнится, в детстве у меня был день рождения, и мы всей семьей пошли в ресторан. Я ждал этого похода чуть не целый год. И вот пришли мы и уселись за свой столик, а стол был так неудачно сконструирован, что к нему всё время приходилось наклоняться, прямо нагибаться – со скамьи, на которой мы сидели. При этом и пододвинуть скамью было нельзя – стол и скамья составляли одно идиотское целое, сконструированное каким-то пыточных дел мастером. Сидишь и всё время тянешься к столу. У меня уже минут через десять живот заболел, а к концу вечера я попросту расплакался от досады. Ешь вкуснейшее мороженое и чертыхаешься вместо удовольствия. Ешь и думаешь: каким вкусным было бы

7

« – К вашим услугам, мисс Морстен, – повторял он тонким, высоким голосом. – К вашим услугам, господа. Прошу вас, входите в кабинет затворника. Как видите, мисс, мой кабинет мал, но зато я все в нем устроил по собственному вкусу. Оазис искусства среди мерзости запустения Южного Лондона». (Артур Конан Дойль. «Знак четырех»)

8

«Али принес кофе. – Как вы предпочитаете, – спросил незнакомец, – по-французски или по-турецки, крепкий или слабый, с сахаром или без сахара, настоявшийся или кипяченый? Выбирайте: имеется любой. – Я буду пить по-турецки, – отвечал Франц. – И вы совершенно правы, – сказал хозяин, – это показывает, что у вас есть склонность к восточной жизни. Ах! Только на Востоке умеют жить. Что касается меня, – прибавил он со странной улыбкой, которая не укрылась от Франца, – когда я покончу со своими делами в Париже, я поеду доживать свой век на Восток; и если вам угодно будет навестить меня, то вам придется искать меня в Каире, в Багдаде или в Исфагане». (А. Дюма. «Граф Монте-Кристо»)