Химически чистое искусство. Пётр Иголкин

падение Полины, и в итоге мы упали на асфальт. Весь полёт я наигранно держал перед собой картину, падал вниз спиной, а Поля всё это снимала. Тоже в полёте.

      Я знал, на что шёл, хотел этого. Она же – вряд ли.

      Да, это было самоубийство. И насколько верно так говорить: «было» и «самоубийство»? Разве что не мне. Мне такое говорить нельзя. Нужно подобрать для этого более верные слова. Как-нибудь потом. В лучшие времена.

      Полина должна быть жива. А если нет, то это самый большой просчёт в моей жизни. Будь так, лучше бы я не оклемался…

      Радостно осознавать: мне было абсолютно не страшно. Не знаю, что ощущала Полина в этот момент. Если бы я знал, что она чувствует… Мне всегда хотелось это выяснить.

      Всплеск эмоций вскружил мне голову, словно аффект, эйфория. НЕ припомню, чтобы испытывал нечто подобное. Однако было обидно; обидно осознавать, насколько быстро реальность впечатывает тебя в асфальт лицом, а после начинает возить по его щербатой поверхности. Не было ни стыдно, ни печально, даже жалость не посещала меня. Просто так сложилось: примеришь шкуру страдальца-художника, потаскаешь, износишь и продашь – и всё это для одного крайне мутного дела, обещавшего… жизнь? (Но так и хочется сказать: деньги. Полина говорила, что мужчинам долго хотеть – вредно, поэтому я скажу. Верно, в какой-то степени виной всему денежные средства. Точнее их постоянное отсутствие. Но только в «какой-то степени». Не более).

      Он представился нам как господин Хейз. Взялся из ниоткуда и поманил радужным будущим. Вроде без корысти, по-доброму, искренне. Как этим не воспользоваться? Говорил мне отец, посматривая новости по телевизору: когда называешь кого-то господином, невольно принимаешь правила его игры и становишься участником.

      Никогда мы с отцом не понимали друг друга, но и никакой ненависти к нему я не испытывал. Я не чувствую к родителям вообще ничего. А вот насчёт абсолютно незнакомого мне Хейза могу говорить только положительно. Однако эти ассоциации скорее были связаны не с ним, а с тем, что он предлагал для привлечения счастья в нашу жизнь. Для нас, периферийщиков общественной жизни, деньги эквивалентны счастью. А всё прочее покупается у других людей, буквально всё. В магазине – продукты, у ночной бабочки – любовь, у брокера – возможность заработать ещё больше искусственных денег. Пусть все говорят, что это не так: мне никогда не удастся проверить это.

      Меценат, коллекционер, рука помощи, которая из «тонущих» вытянет тебя в разряд «живые» или «неживые» (тут как схватишься). Именно таким я обрисовал для себя Хейза. Никто не знает, что конкретно ему было нужно от откликнувшихся на его предложение (его интересы явно не ограничивались художественными). Но известно, что мы такие не одни.

      Условия не так сложны, как может показаться: всего-то доказать «господину» свою предельно тонкую натуру через искусство, показать само искусство. Чёткость и описательность, а также неприятие творения в любых кругах, сложность судьбы, интересность деталей и, конечно же, сама прелесть